глазевшего на торг парня: – Епишка, шулюм простынет.
– Простынет к завтрашнему в брюхе, – отозвался Епишка, подходя и отвязывая от пояса большую обкусанную ложку.
– Пододвигайся, похлебай с нами горяченького, – пригласил старик костромского.
– Спасет Христос!
Мужик подсел, вывязал из своего мешка окаменевшую ржаную горбушку, круто посолил ее и вздохнул:
– Идем-бредем, и конца-краю нет земле русской, а жить серому негде и не при чем. Хлеба много, а жевать нечего! Дивны дела твои, господи!
И все трое припали над котелком.
Торг шумел
торг гремел. [41/42]
Со свистом и воплями шлялась по торгу буйная ватажка скоморохов, глумцов, чудесников и смехотворцев. Бороды мочальные, маски лубяные раскрашенные, плетенные из соломы островерхие колпаки и высокие, наподобие боярских, шапки. Гусляры на гусельках бренчали, гудошники в гудки гудели, а дудошники на липовых да камышовых дудках выговоры выговаривали. Иные в сурьмы выли, иные в накры и бубен били, иные кувырканьем народ потешали. А впереди-то в поддевке-разлетайке, легок на ногу, притопывал и на губах подыгрывал уклюжий плясунок Славка Ярец.
Народ за позорами валом валил.
–
