зорю встречала.
В лесах тосковала кукушка, на перекатах судак бил малька, и по ночам – в грозы – над омутами, как свиньи, плескались сомы.
Крепко спится под шум ветра, под плеск волны.
Шли своей силою на веслах и на шестах, и бечевою, подпрягая в лямки набранных по пути татар и чувашей, бежали парусным погодьем.
Секли дожди, хлестала волна.
Полон дикого своеволья и напористой силы, Ярмак не щадил ни своих, ни чужих костей и – гнал. Вставал он раньше всех, наскоро молился на закопченную складную икону и тормошил караванного:
– Поплыли!
Караванный поднимал куренных старшин:
– Поплыли!
Куренные старшины будили людей:
– Поплыли!.. Поплыли!..
Подымались лохматые, рваные, с запухшими от комариных укусов рожами, крестились на алевший восток, обжигаясь хлебали заранее сваренную кухарями ушицу и, на ходу дожевывая обмусоленные овсяные лепешки, валились к стругам.
– Поплыли!
– Водопёх, выбирай бросовую, толкайся!
– Загребные, на весла!
Струги гуськом пробирались вдоль бережка.
– Ох, братцы, спал я нынче, – клюй ворона глаз – и носом бы не повел.
– Всех нас атаман примучил, ребро за ребро заходит.
– Торопыга.
– Крутенек
