Карий род, И Ярковых Славимый род, И Босых Осрамленный род, Рот открывши, вытянув шеи. И машина пошла. И в черной рясе Отец Николай Телеса пронес, И — Вслед за ним Беленый затрясся На телеге Гришка: простоволос, Глаза притихшие… Парень-парень! Губы распущены… Парень-парень! Будто бы подменили — зачах… (Только что Пыль золотая В амбаре Шла клубами В косых лучах. Только что еще Лежал на боку, Заперт, И думал о чем-то тяжко, Только что Выкурил табаку Последнюю горестную затяжку — Сестрицын дар…) — Становись! Становись! (Только что вспомнил Дедову бороду… Мать за куделью… И жись — не в жись! Ярмарку. Освирепевшую морду Лошади взбеленившейся. Песню. Снежок. Лето в рогатых, Лохматых сучьях, Небо В торопящихся тучах… Шум голубей. Ягодный сок. Только что — журавлиный косяк. Руки свои В чьих-то слабых… Мысли подпрыгивали Так и сяк, Вместе с телегою на ухабах. Страх-от, поди, Повымарал в мел…) С телеги легко Оглядывать лица. Что же? (Собрались все!) Оглядел: Деров… Устюжанин… Попы… Сестрица… Яма! Яма, яма-я… Моя?! Н-не надо! (Смертная, Гибельная прохлада, Яма отдаривала Холодком. Кто-то петлю Приладить затеял?) А Ходаненов — Царь грамотеев — Вытек Неторопливо, шажком. — Грамоту читают! — Слушай! — Слушай! — Родовую Книгу! — Дедовский Слух! — Набивались слова Темнющие в уши, Словно дождь В дорожный лопух. И казначеем Грозней и грозней Над книгою растворенною Качало. Буквы косило, Но явственно в ней Красное Проступало начало: Ходаненов «…И когда полонили сотню возле Трясин И трясли их, нещасных, от Лыча до Чуя,
