действующие в книгах Грина.
Эти силы способны быть разрушительными или созидательными. Пробудить их от заколдованного сна может хоть необычайнее происшествие, хоть любой пустяк — чья-то прихоть, шутка, совпадение. Как бы то ни было, они, вступая в игру, меняют смысл приключенческой коллизии, усложняя ее, драматизируя, а подчас и уводя из-под власти логики. Так, если еще можно с грехом пополам обяснить, почему Кут преследует Доггера, то рационально истолковать действия Руны Бегуэм в «Блистающем мире» совершенно немыслимо.
Упорство, с каким героиня романа ищет смерти Друда, недавно ею же спасенного, мрачно и безрассудно. Оно отдает безумием, которое, однако, не имеет ничего общего со смятением хрупкой души или слабого ума. Руна, в отличие от плохо понятого своим противником Гнора, поистине «гибкая человеческая сталь». Сталь, созданная для боя. То, что происходит между нею и Друдом, для него только разочарование, для нее — поединок, в котором один из двоих должен пасть.
Боюсь, что вы, читатель, уже теряете терпение. С какой стати топтаться вокруг да около некоего гриновского умозрительного спора вместо того, чтобы взять быка за рога: растолковать, наконец, что это за спор?
Если так, мне придется рассердить вас еще больше, признавшись, что я не слишком надеюсь это сделать. Тайну не объясняют. К ней можно разве что приблизиться, насколько сумеешь. Хождение вокруг да около в этом смысле небесполезно. И даже — хождение в потемках, на цыпочках, как крадется Аммон Кут по уснувшему дому Доггера.
Искатель приключений действует по старинному сказочному принципу: «Пойди туда — не знаю куда, принеси то — не знаю что». Он сам не ведает, что ищет. И все же находит.
— сказал великий поэт серебряного века А.Блок. И сказочность гриновской прозы такова. Можно проскользнуть по ее яркой поверхности, не веря и не вникая, а можно…
Возможностей много. Творчество Грина причудливо, здесь есть разные, подчас вроде бы несовместимые уровни смысла и грани восприятия. Недаром мне доводилось встречать страстных поклонников этого писателя, которые, на мой взгляд, ничего в нем не смыслили, и настоящих его ненавистников, смысливших, однако, не так уж мало. Если начистоту, мне даже теперь трудно бывает не спросить этих последних, любят ли они маленькие, грязные лужи. И все-таки должна признать: и у такого неприятия есть свои причины. Грина не только можно ценить как увлекательного рассказчика, оригинального мыслителя, знатока человеческой природы, лирика, сказочника — егео не столь уж мудрено прочесть и как холодного, жестокого эстета ницшеанского склада. Свой спор с ним, знавшим толк в спорах, может быть у многих. Да он и сам с детства не ведал безмятежного согласия с собой. В «Автобиографической повести» автор рассказывает, как однажды в училище он написал сочинение о вредоносности своих любимых книг: они-де заставляют подростков предаваться пустым мечтаниям об экзотических путешествиях, учат презирать обычную жизнь, подстрекают бежать в Америку. Вспоминая «эту галиматью», писатель признается с досадливым смущением: «До сих пор не понимаю, зачем я это сделал». Но здесь-то как раз все понятно. В мальчике, не пожалевшем труда, чтобы доказать то, что было ему до крайности противно, проявился своеобычный характер будущего автора остроконфликтных (а не только остросюжетных) книг. Мысль и чувство, живущие в этих книгах, отважны, им, как любимым гриновским персонажам, надобен достойный противник. И экстремальная ситуация, когда, по- киплинговски, «сильный с сильным лицом к лицу у края земли встает».
Немало иррационального в этих противостояниях, но многое и вполне объяснимо. Так, Гнор побеждает Энниока и хладнокровно посылает его на смерть. Это при том, что он на редкость великодушен. Такой мог бы простить соперника, потерявшего голову от ревности. Автор хоть и не проронил об этом ни слова, однако общее впечатление от характера героя предполагает именно такой исход. Отчего же в рассказе все кончается по-другому?
Да потому, что и в начале все было совсем не просто. Гнор, на своем острове имевший время многое хорошенько припомнить, знает: не одна любовная лихорадка владела Энниоком, когда он готовил свой дьявольский замысел. Артистическое и экспериментаторское наслаждение самим этим планом, собственной ролью вершителя чужой судьбы кружило ему голову едва ли не сильней, чем отвергнутая страсть.
Герою рассказа довелось испытать то, чему нет прощения. Почувствовать на себе «опыты, направляемые чужой рукой, пальцы которой не дрогнут». Это не гриновские слова; они написаны Юрием Тыняновым, большим ученым и писателем, годы спустя, по другому поводу… Так ли уж по другому? И там, и здесь авторская мысль встает лицом к лицу с горчайшей из духовных драм века. Пройдут еще десятилетия, и поэт Иосиф Бродский заметит с мрачной иронией:
Ежели вам глаза скормить суждено воронам,
Лучше, если убийца убийца, а не астроном, и это будет снова о том же. Печальная перекличка. Голосов, что в ней участвовали, не счесть. Мне пришли на ум эти, другой вспомнил бы иные имена и цитаты, но речь о другом. 0 том, что Грин, несомненно, был среди первых, кто на заре двадцатого века занялся художественным исследованием этого зла.
Соблазны власти интересовали литературу издревле. В старых книгах и пьесах полным- полно свирепых тиранов, наследников, делящих вожделенные троны, морских разбойников, рвущихся к капитанскому мостику, и т. п. Но в девятнадцатом и особенно двадцатом веке писатели все острей приглядываются не к этим энергичным практикам, а к самой идее власти. К процессам, производимым этой идеей в потемках человеческой души. Вот и в книгах Грина нередко действуют тонкие теоретики, просвещенные идеологи, изысканные гурманы власти. Таков Энниок, персонаж эффектный, не лишенный так называемого отрицательного обаяния. Такова Руна Бегуэм, образ, полный «красивой силы», чарующий и автора, и читателя наперекор злу, что несет в себе эта женщина.
Из того же теста (только замес пожиже) созданы скучающие богачи из рассказов «Зеленая лампа», «Вокруг света», «Сердце пустыни», чья излюбленная забава «делать из людей игрушки». Впрочем, эти сравнительно безобидны. Принимая за «игрушки» тех, кто менее всего годится на такую роль, они прежалостным образом попадают впросак со своими циничными сентенциями и надменными позами. Но есть и «бешеные» — таков Блюм из «Трагедии плоскогорья Суан». Этот профессиональный убийца тоже в некотором раде теоретик, носитель идеи, то есть, по Бродскому, «астроном». Он на свой манер и опыты ставит, и к собственным кровавым делишкам относится… умственно, будто к «сложным математическим задачам». Даже бес сочинительства обуревает Блюма, подмывая изложить свою философию письменно:
«Он порылся в карманах, вытащил смятую, засаленную бумажку и начал читать с тупым самодовольством простолюдина, научившегося водить пером:
„Сочинение Блюма. О людях. Следует убивать всех, которые веселые от рождения. Имеющие пристрастие к чему-либо должны быть уничтожены. Все, которые имеют зацепку в жизни, должны быть убиты. Следует узнать про всех и, сообразно наблюдению, убивать. Без различия пола, возраста и происхождения“.»
Итак, собираясь прикончить Тинга и Ассунту за то лишь, что они счастливы и добры, что доверчиво приютили его под своим кровом, Блюм действует из принципа. В его глазах это весьма мотивированное убийство. И в нем — сладостное проявление власти, которую он хотел бы распространить на весь.свет, ибо этот душегуб мыслит масштабно…
А ведь есть у этого злобного монстра, выросшего среди отребья, нечто общее с блистательной аристократкой Руной. Оба не желают позволить другим жить по-своему. Пускай Руна, мечтая в союзе с Друдом захватить власть над миром, видит себя просвещенной владычицей, боготворимой счастливыми подданными, а Блюм, дай ему волю, всех бы истребил. Но Друду не нужна, неинтересна власть — и Руна чувствует, что мир тесен для них двоих. Дышать одним воздухом с человеком по-настоящему свободным оказывается для нее нестерпимо, как Блюму — глядеть на веселье влюбленных.
Героиня романа сама не понимает, что с ней творится. А это то самое, чего устрашилась прекрасная Галадриэль из сказки Толкиена, не посмевшая прикоснуться к Кольцу Всевластия. Мудрая и могущественная волшебница знала, что это искушение даже ей не по силам. Галадриэль боялась превращения, которое, не затронув ни ее царственной красоты, ни провидческого дара и колдовских познаний, медленно, тайно искалечит душу, сделав из феи — чудовище.
Суть превращения, что совершается в «Блистающем мире» с Руной Бегуэм, та же. Но мысль, выраженная Толкиеном ясно, как истина, постигнутая разумом, у Грина предстает в обличье тайны, доступной лишь интуиции. Это далеко не единственный, может быть, и не главный мотив романа, но это его главный конфликт. Вызов Друда толпе, его дерзкие полеты напоказ в цирке и клубе воздухоплавателей волнуют по-иному. Здесь нет спора равных личностей или равновеликих идей. Печальное озорство, что побуждает Друда вводить в смятение косное людское стадо, хотел того Грин или нет, выдает собственную человеческую уязвимость героя. Тоску его одиночества. Казалось бы, что за дело до этих глупых беснующихся человечков ему, которому и небо — дорога?
Кстати, именно «Блистающий мир» стал поводом для одного примечательного разговора, о котором вспоминал впоследствии Юрий Олеша. Плененный оригинальностью интриги и богатством фантазии сочинителя, он при встрече с Грином стал от души хвалить роман. Но комплименты не обрадовали автора. Оказалось, он считает себя не фантастом, не мастером авантюрного сюжета, а символистом, что по тому времени выглядело нелепым анахронизмом.
Грин с досадой объяснил собеседнику, что его роман не о летающем человеке, а о парении духа. Печальная надобность растолковывать такие вещи не профану, не мальчишке, а писателю Олеше — красноречивое свидетельство состояния умов. Серебряный век умер, настала эпоха, которуй не занимал дух, будь он парящий или падший, пленный или вольный. Классовая борьба, технический прогресс, футбольный матч — все что угодно казалось интереснее и важнее.
Вы, возможно, возразите, что дух и сегодня мало кого занимает, а на первом месте теперь бизнес. И что кукла Барби привлекательней любой феи. И что футбольный матч по-прежнему… Вот спор, в который я и не подумаю вступать. Если для вас здесь есть проблема выбора, делайте его, пожалуйста, сами. Такие вещи каждый решает для себя.
