Внутри два ряда двухярусных металлических коек-«шконок», длинный деревянный стол, такие же лавки. В углу — «параша» и черный от ржавчины умывальник.
Тюрьма — она тюрьма и есть.
Кстати, почти в каждой камере имеется окно. Оно, правда, наглухо закрыто решеткой, и редкий лучик попадает внутрь сквозь хитрое переплетение зазубренного металла, но с мая по октябрь заключенных это даже радует.
В этот период сильна солнечная активность в Амурской области, небо ясное — ни облачка. Налетит порой ураган, раздует, развеет… и вновь затишье.
Жарко, душно. Стены перегреваются, кровля раскалена чуть ли не до бела. А в камерах народу, что сельдей в бочке — не продохнешь. Если ещё и солнышко внутрь, сварились бы заживо.
Теперь, слава Богу, осень. Ночи прохладнее, полегчало немного.
Рогов сидел в «четыре-четыре» уже полтора месяца. Ждал отправки на зону…
По случайности, вместе с ним мариновались новые кореша — Васька Росляков и Шипов по прозвищу Дядя.
— Ну? Что у нас на обед сегодня?
В окошке «раздачи» возникла привычная и даже успевшая надоесть рожа заключенного-«баландера». Хмуро глянув на Рослякова, он плеснул в миску горячего варева:
— Плов. Из семи х. в!
Приятель Рогова хотел было что-то ответить, но сдержался. Принюхавшись, он довольно мирно посоветовал:
— Ты не остри… Глянь лучше! Вроде, кольцо в миску попалось. Никак, серебряное?
«Баландер» подвоха не уловил:
— Где? Что ещё за кольцо такое? — Заглянул он сквозь окошко внутрь камеры.
И в тот же момент Росляков с видимым удовольствием выплеснул горячую баланду ему в физиономию.
Оглушительный вопль, раздавшийся из коридора, по силе и громкости не уступал реву сверхзвукового истребителя.
Внутри камеры тоже возникло некоторое оживление. Кто-то хвалил и подбадривал дерзкого зэка, кто-то, напротив, роптал, что теперь из-за Васькиной выходки стоит ждать в гости «дубаков», которые отметелят тут всех без разбору.
Однако, это был именно тот исключительно редкий случай, когда мрачные прогнозы не оправдались. Скорой расправы не последовало.
Администрация приняла другое решение.
… Ранним утром дверь с номером «четыре-четыре» со скрежетом распахнулась и внутрь ступил худощавый, жилистый зэк лет тридцати.
Глянув на вновь прибывшего, обитатели камеры разом стихли: чем-то опасным и не знакомым пока повеяло от него, некое предупреждение и даже угроза угадывались в каждом движении, жесте.
Казалось, вместе с этим человеком в камеру вторгся неписаный, но прочный уклад лагерной жизни.
— Здорово были! — Зэк изобразил улыбку краями губ, но взгляд его при этом остался колючим и холодным:
— Ну, кто у вас здесь «смотрящий»?
— Да, в общем… Нету! — Послышалось со шконок.
— А что ж так?
— Не обьявляли еще, — ответил за всех вышедший вперед Росляков. «Малявы» засылали по хатам, но тюрьма молчит. Везде первоходчики, сами ни хрена не знают. А авторитетов нет.
— Да-а, — нарочито вздохнул зэк. — Это верно…
Он прошел по камере и уселся за стол:
— Времечко тяжелое сейчас. Ментовской беспредел!
Обитатели «четыре-четыре» сгрудились вокруг. Убедившись, что его внимательно слушают, незнакомец продолжил:
— Тахтамыгденской зоне менты хребет взломали… Слышали, нет?
— Нет, — опять за всех ответил Васька.
— Бунт был. Мужики «опущеных» били. Те оборзели совсем, за общие столы жрать полезли. Братва возмутилась… Хозяин в зону войска загнал, всех поломали. Теперь «красная» зона в Тахтамыгде.
— Вот это новости! — Не удержался Дядя. — Что же там теперь?
— Теперь козлы всякие в почете. «Эспэпешники» и прочая мразевка. Пацаны, кто с понятиями, в БУРе закрылись. Говорят — лучше в камере срок добить, чем в козлятнике этом.
— Как же жить, братан? Обьясни. — Попросил Васька. — Отказ от зоны писать, что ли?
— Не стоит, земляк. Это проще простого…
Зэк встал и прошелся по камере:
— Зону возрождать надо. Наши там уже стараются, и мужики их поддерживают… Правильно жить надо, понятно?
— Конечно, — кивнул Росляков и хотел ещё о чем-то спросить незнакомца, но в этот момент с улицы, из-за решетки послышался приглушенный крик.
Похоже, кто-то из другой камеры хотел докричаться до обитателей «четыре-четыре».
Росляков кивком указал на дверь. Дядя встал, подошел и заслонил спиной смотровой глазок.
— У-у-у… «Четыре-четыре»! — Послышалось вновь.
Васька подтянулся к решетке:
— Говори, братан!
— Это «четыре-два»! — Отозвался тот же голос. — «Коня» ловите!
«Конем» в тюрьме называли длинную, свитую из всевозможных ниток веревку с привязанной на конце спичкой.
Веревку эту опускали в канализационную трубу.
Из соседней камеры, или из «хаты» выше либо ниже этажом запускали такую же, после чего обязательно сливали воду. Поток подхватывал конструкцию, увлекал за собой, вертел, крутил… Если «кони» встречались в трубе, концы их обязательно спутывались.
Затем осужденные вытаскивали своего «коня» и вместе с ним соседского. Таким образом, получалось нечто вроде веревочной почты.
Привязав к веревке полиэтиленовый пакет, можно было упаковать в него любую записку и протянуть по трубе в другую камеру. Иногда таким же образом передавались и продукты: чай, конфеты, курево… Диаметр канализационных труб позволял отправлять даже одежду.
Разумеется, во время работы такой почты осужденным соседних камер оправляться было строго запрещено.
— Примите «маляву»! — Вновь послышалось из «четыре-два», когда связь была установлена.
В конце концов, Васька развернул смятый клочек бумаги и пробежал взглядом по строчкам:
— Тебе, — смутился он, передавая записку сидящему напротив человеку.
— Нет, — опять усмехнулся тот. — Для вас это…
Росляков снова принялся читать.
Послание уведомляло, что новичок является «смотрящим от братвы», то есть авторитетом для всех, без исключения, обитателей камеры.
— Понятно, — кивнул Росляков. — С прибытием!
— Толик, — коротко представился зэк. — А ты, земляк?
Васька назвался и рассказал, за что и сколько сидит. Затем подозвал приятелей:
— Это Дядя… А это — Циркач.
Получив приглашение, Рогов уселся напротив.
— Сдается мне, ты из кадетов? — Прищурился Толик.
— Из кого? — Не понял Виктор.
— Ну, из офицерни?
