сверхсрочники.
Но чаще всего он подолгу засиживался в кабинете у какого-нибудь опера — за чашкой ароматного кофе и неторопливой беседой.
Дружил Валерий Николаевич и с Булыжником. Встречались они, как правило, в клубной библиотеке, где для «смотрящего» был оборудован некий уютный уголок.
Любил старый вор на досуге классиков почитать. Особое внимание уделяя литературной критике, цитировал он иногда Белинского:
— Сколь много может сказать образованный человек о том, что в сущности своей не стоит даже выеденного яйца!
Как-то, отправляясь на встречу к негласному повелителю зоны, Валерий Николаевич пригласил с собой Рогова. Было это накануне какого-то праздника — то ли государственного, то ли религиозного… В общем, Булыжник организовал для узкого круга братвы застолье.
По воровскому обычаю сначала чифирнули, запустив по кругу большую алюминиевую кружку и закусывая селедкой горечь во рту после каждого «хапка». Затем принялись за еду: поджарка с картофелем, колбаса, шпроты.
На столе появилась водка.
Рогов перебрал — отвык от спиртного, давно не употреблял. Придя в себя, он с трудом поднял отяжелевшие веки и увидел прямо перед собой прапорщика Коваленко. Тот, развалившись в кресле, прихлебывал из стакана водку.
Рогов встрепенулся, пытаясь поднять голову, но старший контролер остановил его небрежным жестом:
— Сиди, сиди…
— А поверка? Как же?
— Ничего. Я тебя отмечу.
И Рогов сразу же успокоился, обмяк, прислушиваясь к застольному разговору.
Булыжник и Болотов спорили о политике. Потом перешли на современную литературу, с неё — на живопись и иконы…
С того вечера Виктор, помимо своих официальных производственных обязанностей, стал выполнять в своем конструкторском бюро и некоторые заказы «от братвы». Чаще всего речь шла о замерах и вычерчивании деталей для новых моделей пистолетов — хотя цех под «литейкой» закрылся, штучное производство оружия не прекращалось.
Кстати, некоторое время заказы ему передавал тот самый Толик, с которым Рогов познакомился ещё в камере Благовещенского следственного изолятора. Фамилия этого довольно известного вора была Бабарчак, они почти подружились, но вскоре Толика из-за болезни легких перевели в лагерную санчасть.
И Виктор стал встречаться непосредственно с Булыжником…
Придерживая рукой «семейные» трусы — резинка ослабла — Виктор заглянул в уборную. Чистота, порядок… Привычный, вьедливый запах хлорки вперемешку с табачным дымом.
На подоконнике, уткнувшись лбом в покрытое инеем, треснутое стекло сидел Славка по прозвищу Дядя. Со стороны могло показаться, что выбрав с усталости неудобное место он просто спит, но первое впечатление было обманчивым.
Славка не спал — по щекам его неторопливо струились слезы.
— Дядя, ты чего тут?
— Оставь, Витек. Отвяжись.
Рогов почувствовал некоторую неловкость. Ну, действительно, в самом деле? Мало ли что у человека случилось! Зачем в душу-то лезть…
Однако, оставить приятеля в таком состоянии он не мог. Подошел, участливо обнял Дядю за плечи:
— Ну, старик, перестань. Случилось чего?
— Да, Циркач. Случилось.
Шипов отер ладонью слезы и вздохнул:
— Сигарету дашь?
— Конечно, конечно… Сейчас!
Неловко переставляя обутые в большие шлепанцы ноги, Виктор вернулся в спальное помещение. Но когда он принес пачку «Родопи», которую выменял недавно у педерастов на пачку чая, Дядя был не один.
Приятель Рогова уже не сидел на подоконнике, а подбоченясь возвышался над крайним «толчком».
— Ты-то чего здесь шаркаешь? — Сверлил он взглядом ночного уборщика, Серегу Арефьева.
— Завхоз прислал, — начал оправдываться тот. — Наутро проверка из режимной части ожидается… И медик тоже.
Но Арефьев попался Дяде под горячую руку:
— Закинь эту швабру на хер! И чтобы я её больше под своим носом не видел, понятно?
Вид у него был грозен, поза тоже не предвещала ничего хорошего.
— Хорошо, хорошо, Слава.
— Что сказано? Я, может, срать сейчас сяду, — не мог угомониться Шипов. — а ты будешь здесь взад и вперед: шарк-шарк… шарк-шарк…
— Не-не, Слава! Вот, видишь? Уже и нету… — с перепугу уборщик выбросил швабру вместе с тряпкой в открытую форточку.
— Эх ты, ни хера себе! — Послышалось в тот же миг за окном. — Ну, падлы… Уложу навзничь!
И вскоре в отрядный сортир вломился взмыленный, с перекошенным от злобы лицом сержант Еремеев. Он по долгу службы производил ночной обход, и очутился не в нужном месте и не в нужный час — угодил под летящую швабру.
— Кто? Кто меня этой… Почему не спите? Куда старший дневальный смотрит?
— А какого… ты под окнами шляешься? — Гаркнул в ответ Дядя. — Не видишь, что ли? Уборкой человек занят, влажной.
Арефьев виновато пожал плечами:
— Извините. Из рук случайно выскочила… Скользкая, зараза! Вся в дерьме.
— Я тебе покажу — в дерьме! Я тебе, бля, покажу — скользкая! Угрожающе потряс в воздухе доставленной с улицы шваброй Еремеев. — Да я тебя в бараний рог… Гляди, чего с шапкой моей сделал!
— Ну чего ты рычишь, в натуре? — Подключился к разговору Виктор. Сказал же тебе человек, что нечаянно…
— Что? Еще пререкаться?
Окончательно взбеленившийся контролер размахнулся и с силой запустил пострадавший головной убор в мусорный бак:
— Ну, все… Допрыгались. Иду на вахту и пишу на всех рапорт!
— За что же, козья твоя морда? — Поинтересовался Дядя.
— А за то! — Еремеев прищурился и начал перечислять:
— Бродите после отбоя — это уже нарушение режима… Материальный ущерб казенному имуществу причинили — два! Мне оскорбление нанесли опять же. Да я вас… Сейчас как прысну газом в харю!
— Ладно, Славка, — Рогов легонько подтолкнул приятеля к выходу. Пойдем. А то действительно рапорт напишет, оправдывайся потом.
— Валите, валите! — Вытянул шею контролер. — И чтобы через пять минут явились на вахту, доложить… что спите.
— Вот, — Дядя недвусмысленно покрутил пальцем у виска. — Ку-ку!
Потом кивнул на Арефьева:
— Он явится. И доложит.
— И чтоб шапку мне… или это, — сержант задумался.
