упорство.
Я вовсе не считаю, что роман С. Витицкого так уж пессимистичен. Просто автор ясно понимает: «Божьи мельницы мелят медленно», «Хочешь перемен через сто лет — начинай сегодня», «При твоей жизни ничего в мире существенного не изменится»… И тем не менее — «Времени нет. Совершенно нет времени!». Пока у человека не хватает времени для дела — он живет полной жизнью. А что еще человеку нужно?
Безусловно. Многие читатели считают этот роман пессимистическим. А я — нет. Человек работает. Человек совершает ошибки и одерживает победы. Человеку не хватает времени. Жизнь его полна. Где здесь почва для пессимизма? Не понимаю.
Ужасно мне не хочется заниматься толкованием текста! Ну, ладно. Подразумевается, что сэнсей счел необходимым «пришпорить» Вадима — способного (в принципе) не только предсказывать, но и изменять будущее, но не желающего развивать в себе эту способность. За неимением ничего лучшего сэнсей идет на жестокий шаг: просит своего ученика Аятоллу оказать необходимое воздействие на лядащего Вадима, чтобы возбудить последнего к активности. Что Аятолла и делает — через своих людей, дав им указание действовать сколь угодно жестко, но, разумеется, без увечий и вреда для здоровья. Используется один из лучших побудительных стимулов воздействия: страх. Жестокий эксперимент заканчивается, впрочем, успехом. Что и тр. док. Степень нравственности данного поступка Учителя оставляется на рассмотрение осведомленных. В том числе и Вас, дорогой читатель.
Ваши неприязненные сомнения совершенно оправданы. Сэнсей и сам не уверен, что поступил правильно. Но ему так тошно наблюдать самодостаточность и самодовольство своих (любимых) учеников. И так хочется заставить их совершенствоваться — пусть даже и самыми жестокими методами, но только бы они перестали, наконец, топтаться на одном месте. А вот то, что «чудом нельзя повернуть трубу», — заранее никому не известно, и именно поэтому соблазнительно попытаться. Ведь раньше этого никто еще, согласитесь, не пробовал! Даже античные боги.
Быть недовольным собой — естественное состояние любого порядочного человека. Собой довольны только невежи и невежды. Так мне кажется.
БМС тоже дают надежду, только это надежда более «высокого порядка». Хорошо, что есть интересная работа. Хорошо, что есть еще силы и способности эту работу делать. Хорошо, что есть друзья и ученики. И здоровье не совсем потеряно… А что не все ладно, что жизнь иногда трудна и горька и все идет не так, как хочется, — так кто вам сказал, что жить вообще должно быть легко и сладко? Откуда это, собственно, следует? «В поте лица своего будешь есть хлеб свой». Вот и все вам обещания по поводу сладкой и светлой жизни.
БМС в общем удачный роман. В первую десятку произведений АБС я бы его поставил. А превыше всего, как я уже много раз здесь писал, — «Улитка». Ее так и не удалось нам превзойти, — ни вместе, ни порознь.
Это был длительный путь проб и ошибок. Мы перепробовали, я полагаю, все возможные способы работы вдвоем и остановились на самом эффективном. Один сидит за машинкой, другой — рядом. Один предлагает фразу, другой ее обдумывает и вносит изменения. Первый соглашается или не соглашается. Если соглашается, — фраза заносится на бумагу. Если нет, — процесс внесения поправок продолжается. И так — фразу за фразой, абзац за абзацем, страница за страницей. Сточки зрения свежего человека этот метод кажется неуклюжим и излишне трудоемким. Однако, это есть не что иное, как УСТНАЯ правка черновика. В каждом окончательном тексте АБС содержится на самом деле три-четыре-пять черновиков, которые никогда не были написаны, но зато были ПРОИЗНЕСЕНЫ.
Разумеется, такой способ работы возможен только в том случае, если соавторы, будучи людьми разными и даже очень разными, тем не менее имеют общие представления о том, что в литературе хорошо, а что — плохо. Такое общее представление у АБС было изначально, и с течением времени общего в их позиции становилось все больше, хотя определенные различия и сохранялись. Эти различия, впрочем, не мешали работе, а скорее помогали, особенно когда возникали творческие тупики. Так в процессе эволюции выживают не самые генетически совершенные виды, а те, у которых генотип способен быстро и резко меняться при необходимости.
Обычно мы писали первый черновик со скоростью 5–7 страниц в день. Работали ежедневно, без выходных, по 24–30 (в молодые годы) или по 7—10 (в конце 80-х) дней подряд, с 10 до 14 и с 17 до 19 часов. Первый черновик, как правило, превращался со второго захода в чистовик — со скоростью 10–15 страниц в день. Это — в случае, когда работа шла без задержек и творческих кризисов. Разумеется, можно припомнить сколько угодно исключений: «Попытка к бегству» (начинали, писали два десятка страниц, потом бросали, мучались, начинали сначала); «Улитка на склоне» (добрую неделю никак не могли начать, потом
