как они вырастают, все начинает рассыпаться. Может быть, именно поэтому я так редко вижусь со своими детьми и внуками. Старость и молодость не следует перемешивать.
Мама стала болеть. Один из дядей, который жил в том же городе, вдруг запил, и о нем заговорили как о позоре семьи Ламбло. Гастон отсутствовал все чаше и чаще, а когда появлялся, с ним было ужасно трудно, так что все ждали, когда же он наконец уедет. И в один прекрасный день он и вправду уехал, ничего не сказав.
— То есть?
— Исчез. От него больше не было никаких известий. Отец послал своего счетовода в Париж, чтобы хоть что-то разузнать, но тому не удалось найти никаких следов Гастона. Его последний адрес был в отеле на улице Принца, где он жил с какой-то девушкой, имя которой я забыла.
— А эта девушка?
— Тоже исчезла. Быть может, у вас в архивах сохранились следы тогдашних поисков. Ведь отец и сам приезжал в Париж. Вопреки нашему с мамой ожиданию, он вовсе не разгневался и с каждым днем, почти с каждым часом, все больше впадал в уныние.
Первое, о чем мы подумали, что Гастон уплыл по морю, и искали его во всех портах.
На факультете права мы узнали, что он уже год не посещал занятий и потерял связь со всеми товарищами.
— Значит, вы ничего не знаете о том, что он делал в Париже в тот последний год?
— Ничего. Я была тогда невестой и занималась своими делами. Больше всего меня поразило то, как был сломлен отец. Он продолжал жить, как жил всегда, строго следуя распорядку, им самим раз навсегда заведенному, но выглядел, как тень. Хотя делал те же дела, говорил те же слова. Позже мы узнали от его счетовода, что он велел разослать в газеты, причем не только французские, но и зарубежные, такое объявление:
«Гастону Л. — Вернись. — Ни малейшего упрека. — Гарантирую полную свободу. — Дезире».
Всегда думали, что мать, которой уже давно болела, умрет первой. Еще до моего рождения у нее было хрупкое здоровье. А она дожила до девяноста одного года, мэтр Гишар еще застал ее, она умерла в моей парижской квартире на площади Вогезов.
Отец же внезапно умер через полтора года после бегства Гастона, и дела на фабриках пошли из рук вон плохо, пока дело не возглавил мой муж.
— Если я правильно понял, последний раз ваш брат приезжал в Рубэ…
— В июле тысяча восемьсот девяносто седьмого года, я успела это уточнить. Помню, была такая же лучезарная погода, что и сегодня.
— Как вам показалось, он тогда уже задумал бежать?
— К несчастью, я не приглядывалась к нему. На другой день я уезжала в Туке, где мы обычно проводили лето и куда вскоре должен был приехать мой жених. Задним числом я чувствую себя виноватой. Но это было самое обычное его краткое появление, с обедом в полном молчании, ибо отец всегда держался мрачнее в присутствии сына.
— Не думаете ли вы, что между ними произошло какое-то объяснение?
— Готова поклясться, что нет. Это было бы не в духе ни того, ни другого.
— Вы уже оценили ситуацию с юридической точки зрения, мэтр Гишар?
— Я успел только вскользь переговорить об этом с моей клиенткой и другом, и она, позвольте мне сказать это от ее имени, не хотела бы, чтобы смысл ее визита был истолкован превратно. Газеты говорили о некоей миссис Марш и ее дочери, которая, стало быть, приходится дочерью… Гастону Ламбло.
Как ни странно, все произносили это имя с некоторым колебанием, не зная, что предпочесть: Марш, Ламбло или Буве, и как будто испытывая неловкость, оттого что приходится отбросить то последнее имя, под которым умер жилец мадам Жанны. Ведь он сам его выбрал, как выбрал по собственной воле образ жизни, а значит, и смерти.
— Миссис Марш приходила ко мне со своим адвокатом, — сказал начальник полиции.
— Я это тоже прочитал в газете. Юридически ее позиция уязвима.
— А сегодня утром у меня также побывал компаньон Сэмюэла Марша — под этим именем он основал прииски в Уаги. — Он повернулся к мадам Лэр: — Знаете ли вы, что ваш брат, кажется, оставил довольно значительное состояние?
— Могу вас уверить, что это меня совершенно не заботит.
— Помимо девятисот франков и нескольких золотых монет, найденных у него под матрасом…
Это заставило ее улыбнуться, и в ее улыбке промелькнула нежность. Она была единственной из всех троих, кто мог за фигурой старого Буве, много лет прожившего на набережной Турнель, увидеть мальчишку, потом юношу, каким он остался в ее памяти.
— Именно это удивляет меня больше всего и, если бы не шрам, заставило бы меня засомневаться, — сказала она.
— Золотые монеты?
— В матрасе! Это так мало похоже на Гастона!
— Не считая этого маленького богатства, он был состоятелен, очень состоятелен, если судить по тем данным, которые я только что получил из бельгийского банка. Он был практически единственным владельцем приисков в Уаги, которые оцениваются более чем в сто миллионов бельгийских франков.
— Тогда я начинаю понимать его!
— Что вы хотите сказать?
— Что, располагая таким состоянием, он имел еще и маленькую кубышку золотых монет, спал на них и время от времени брал по штучке для повседневных нужд. Вы не понимаете?
— Не совсем.
— Должно быть, он при этом улыбался своей кривой улыбочкой. Этакая шуточка, розыгрыш!
— Вы полагаете, что в семьдесят шесть лет он сохранил вкус к розыгрышам?
— Только когда постареешь, понимаешь, что, в сущности, люди мало меняются к старости.
И она озорно улыбнулась, думая, вероятно, не о брате, а себе самой.
— Притязания миссис Марш спорны, и я не представляю, что решат суды. Если брак объявят аннулированным и отцовство не будет доказано…
— Нет-нет! Повторяю, я не за этим пришла. Если эта молодая дама действительно дочь моего брата…
— Это относится к моей компетенции, — вмешался поверенный. — Предоставьте решать эти вопросы юристам. Им тут придется изрядно поломать голову!
Мадам Лэр поднялась. Она не стала облачаться в траур, снимать драгоценности, не плакала, за всю беседу не сказала ничего такого, что сделало бы ее тягостной, и в ее манере держаться была такая же прозрачность и легкость, как в воздухе этого погожего дня.
— Скажите, а… могу я его видеть?
— Я не уверен, что тело еще у нас.
— Так его увезли из квартиры?
Она заметила это с явной досадой. В ее голосе послышался упрек.
— Мы были вынуждены это сделать. Вы, видно, еще не знаете, что ночью в эту квартиру кто-то проник?
— Кто?
— Между нами говоря, мы не имеем об этом ни малейшего представления. Но тот, кто входил туда, тщательно все обыскал, именно он обнаружил золотые монеты в матрасе.
— И он их не унес?
— Видимо, из квартиры ничего не исчезло, и это весьма непонятно. Консьержку, которая все последние годы каждый день убирала у вашего брата, допрашивали три раза. Она знает или думает, что знает все, что было в квартире. К ее памяти взывали всеми способами. Ей никогда не попадались на глаза никакие бумаги, документы, ничего такого, что имело бы смысл похитить. Это отсутствие документов — особый штрих дела. Ведь у нас у всех, кто бы мы ни были, с годами накапливается целый архив
