фуражка на голове производит впечатление гротескное и печальное.
Кроме доктора из состава выходит еще один пассажир — старуха с огромной корзиной, из которой торчит любопытная гусиная головка.
Карл Моориц бочком проскальзывает в здание вокзала, радуясь тому, что начальник станции его не заметила. А может, ему стоило бы подойти к этой служительнице в красной шапке, нисколько, впрочем, не смахивающей на Красную Шапочку, и спросить, не показывался ли Пент Саксакульм. Вдруг он и сейчас еще здесь? Все же доктор предпочел прогорклую мыловарню. И направился к ней, решив по дороге заглянуть к Пенту домой.
Во дворе большой черный пес принялся истошно брехать на дипломированного медика, стал прыгать на цепи и рычать. Глаза его горели зеленой ненавистью. В собачьем монологе присутствовали пронзительные короткие гавканья, переходящие в длинные очереди, словно выстраиваясь во фразы. Карл Моориц внимательно слушал и пытался разобрать, в чем его корят. Может быть примерно в следующем:
— Гад! Где твой ошейник! Как от тебя пахнет! Тебе даже ногу на столб задрать неохота! Дуролом! Хозяина на тебя нет! А щенки у тебя есть? Гавкать ты не научился, слоняешься по белу свету, нацепив брюки… Вся шерсть вылезла! Рррр…
Сольная партия барбоса получила отклик — открылась дверь развалюхи, которую Карл Моориц однажды уже посетил, и на жалобно заскрипевшее крыльцо вышел рыхлый мужчина в мешковатых тренировочных штанах и майке, некогда, по-видимому, голубого цвета. Он был заросший и лохматый, и если утверждают, будто со временем собака начинает походить на своего хозяина (или наоборот — хозяин на собаку), то на сей раз так оно и было. Да и настроение хозяина не слишком отличалось от собачьего.
— Кого вам надо? — рявкнул он раскатистым басом.
— Пента Саксакульма, — несколько виновато ответил Карл Моориц. — Он должен жить здесь… — Что за человек? Вероятно, бывший собутыльник его пациента, некогда поклонника западных идеалов. Пент Саксакульм рассказывал о господах из Теннисного клуба в щегольских кремовых брюках, а заросший господин чесал ляжку прямо через дырку, по-видимому, образовавшуюся как раз на нужном месте…
— И живет, черт дери! Я Пент Саксакульм, и что из того?!
— Вы!? — Карл Моориц, опешив, замолчал. Чего нельзя сказать о псе, продолжавшим свой монолог.
— Так вы… вы, значит, ездили на юг?
— Было дело! И что из того?! — Опять «и что из того?!»
Карл Моориц только теперь заметил, как сильно загорел мужчина — да уж, под прибалтийским солнцем столь ровного, бронзового загара не приобретешь.
— Ну так чего вам надо? — Вид у мужчины был такой, что он вот-вот захлопнет за собой дверь да еще и на замок запрет.
— Может, пригласите в дом?.. Если вы и правда Пент Саксакульм (после подобного сомнения загар на лице мужчины еще чуточку потемнел), а вы, конечно, Пент Саксакульм, — поспешил выкрутиться доктор, — то двумя словами не обойдешься.
Мужчина что-то буркнул, почесался еще — через ту же самую дырку (кстати, в то же время и с тем же усердием начал чесаться большой пес), — но все же освободил дверной проем, почти целиком закрытый телом.
— Ну так входи…
Карл Моориц не заставил себя ждать.
В сумеречной комнате пахло как в гареме… Мы хотели сказать, что кто-то явно злоупотреблял здесь одеколоном. Когда глаза привыкли к темноте, доктор заметил на подоконнике пяток пустых флаконов из-под «Тройного»… И еще здесь, по-видимому, питали пристрастие к пиву, потому что, весь угол был заставлен порожней посудой.
— Тут, черт дери, какая-то путаница… Один идиот позвонил мне из сумасшедшего дома, представляете себе… Я подумал, кто-то шутки шутит, а выходит, меня разыскивали вовремя отпуска. Да вы еще вдобавок. Кто-то, очевидно, заварил кашу. Пива хочешь?
Карл Моориц решил принять это предложение.
После долгих поисков мужчина поставил на стол кружку с большой красной розой, но без ручки. К счастью, у доктора не было возможности убедиться в чистоте посудины, поскольку ее тут же наполнили пенящимся пивом. Даже пролили на клеенку, где тоже цвели большие красные розы. По-видимому, хозяин страдал розоманией. Между прочим, себе он даже стакана взять не удосужился, а жадно припал к горлышку, причем кадык заходил вверх-вниз с удивительно большим размахом: то исчезал в ложбинке на груди под вырезом, майки, то поднимался так высоко, что, надо полагать, попадал прямо в рот. Настоящий насос.
— И впрямь чушь какая-то. Конечно, если вы на самом деле… — Тут Карл Моориц тоже хватил пивка. — Видите-ли, это я звонил, когда вы бросили трубку на рычаг. И я вовсе не шучу, когда говорю, что я действительно врач и работаю в Таллиннской психоневрологической больнице.
— В дурдоме, — счел нужным уточнить мужчина.
— Пусть будет так. И у нас находился один пациент, утверждавший, будто он Пент Саксакульм.
— Черт дери! — Возглас прозвучал воинственно — Лжесаксакульму явно непоздоровилось бы, находись он здесь. — Значит, прикрывался моим честным именем!
Разумеется, Карл Моориц рассудил за благо не распространяться на тему его честного имени, тем более что имя вообще не что иное, как пустой семантический знак. Сказал лишь, что пациент утверждал, будто потерял паспорт и он по глупости своей поверил. То есть, конечно, не сразу, а выяснив прежде по нескольким каналам место работы химика, затем позвонил сюда, в мыловарню, да еще сам приехал удостовериться. И что же выяснилось? А то, что в поселке хорошо знают инженера Пента Саксакульма, только сам он находится в отпуске на юге. И доктор Моориц пришел к естественному заключению, что тот Саксакульм, то есть Лжесаксакульм, вернее, человек, который явился в больницу за помощью, просто хитрец: решил не говорить на службе, что почувствовал необходимость подлечить нервы. Хотя что же в этом постыдного? А он, видите ли, предпочел уйти в отпуск, сказал, что уезжает на юг, сам же обратился в Таллиннскую психоневрологическую больницу.
— В дурдом, — вновь сочли нужным уточнить.
«Понимает ли этот человек, о чем я говорю?» — подумал Карл Моориц. Кажется, все-таки понимает, хотя медленно и с трудом; впрочем, чему тут удивляться — у самого Моорица в глазах запестрело от всей этой истории.
Постепенно лицо мужчины озарилось улыбкой — вполне добросердечной и несколько ребяческой:
— Вот хитрый черт!.. Гляди, чего удумал, поросячье рыло! Да откуда он всё это взял? Меня и даже то, что я в отпуске…
— Понятия не имею, — признался доктор. — Но я почти уверен, что он учился вместе с вами в институте. В Таллиннском политехническом. Не знаю, на одном курсе или нет, но он тоже химик.
— Покажите его фото! — Желание совершенно естественное, однако фото… фото ведь нет. Конечно, надо было его сфотографировать, выговаривал себе Карл Моориц.
— Значит, нет фотки! — удивился Пент Саксакульм, в подлинности которого теперь уже не было сомнений. — Я-то думал, что в таких заведениях обязательно снимают на фотку. Выходит, обвели вас вокруг пальца! Глотнем пивка!
Пент откупорил вторую бутылку, к которой и приложился проверенным способом, прежде плеснув немного в кружку Карла Моорица.
— Ну а раз у вас фотки нет, чего вы от меня-то хотите? — заметил он вполне резонно. — Откуда мне знать, какой прохиндей скрывался под моим честным именем (опять это честное имя!). Безнадежное дело!
— Да уж, выходит, что так! — согласился Карл Моориц.
— И он от вас драпанул? Хотя чего тут спрашивать — конечно, драпанул… Ищи ветра в поле, — Пент Саксакульм неожиданно прибег к поэтическому иносказанию. — Он что-нибудь такое отмочил, раз вы его
