Джонни отложил газету в сторону, оперся спиной о перила беседки, вытянул ноги, сплел пальцы за головой и удовлетворенно вздохнул:
— Может, я и работаю с волками, однако считаю, что в такой погожий денек, как сегодня, не сыскать места лучше Грантвуда.
Шайлер нечего было ему возразить. Стоял один из тех долгих томных дней, что бывают между весной и ранним летом. Воздух был приятно-теплым. Птицы щебетали на деревьях над их головами. В саду витал стойкий аромат цветов.
То был чудесный день, замечательный день, и все же Шайлер ощущала какое-то беспокойство.
Скрестив ноги и разгладив складки на подоле шелкового платья, она окинула взглядом свое родовое гнездо.
— А помню, раньше ты любил Грантвуд.
Джонни достал дорогие солнечные очки из кармана спортивного пиджака.
— Да, было дело, — согласился он, нацепив темные очки на нос и вновь приняв расслабленную позу. — Я до сих пор его люблю. Хотя за последние несколько лет я не часто сюда наведывался.
— Ты занятой человек.
— Очень занятой. Кроме того, было не так уж весело приезжать в старый дом, когда в нем не было тебя, — заявил он, подставляя свое загорелое лицо лучам полуденного солнца.
— Ты преувеличиваешь.
— Это правда, — произнес Джонни, подняв правую руку, будто давая торжественную клятву.
Шайлер все еще была настроена скептически.
— Ты просто жалеешь меня — ведь ты отлично знаешь, что я была по уши влюблена в тебя, когда мне было тринадцать, а тебе двадцать два.
Джонни улыбнулся — его зубы на фоне загорелого лица казались ослепительно белыми — и стал еще более привлекательным, если это только было возможно.
— Ты была очень славной малышкой, Шайлер, но я думаю, что семья не одобрила бы меня, если бы я занялся растлением малолетних. Меня просто выставили бы за порог.
Она улыбнулась. А затем призналась:
— Когда я была маленькой, я побаивалась этого дома.
Он пристально посмотрел на нее поверх очков:
— Правда?
— Правда.
— Почему?
— Порой он наводил на меня безотчетный ужас. — Это было все, что она смогла сказать.
Джонни несколько изменил направление разговора:
— Поэтому ты решила жить в Париже?
— Это одна из причин.
— Собираешься продавать дом?
Шайлер нахмурилась:
— Продавать?
Джонни выпрямил спину и стряхнул с рукава пиджака упавший листик. За несколько дней общения с ним Шайлер заметила, что на его одежде обычно не бывает ни морщинки. Его ботинки никогда не были грязными — они всегда были начищены до зеркального блеска. Ни одна прядь волос не покидала места, отведенного ей в его прическе. Короче говоря, его внешний вид был безупречен.
— Продать Грантвуд, — наконец уточнил он.
— Я еще не знаю, что я буду делать с Грантвудом. Сначала мне надо заняться другими делами.
Джонни махнул рукой в направлении дома.
— Твой юрист, кажется, слоняется где-то поблизости. Похоже, загородная жизнь кажется Баллинджеру слишком тихой и скучной. Он чувствует себя не в своей тарелке.
У Шайлер были свои соображения на этот счет, но она не собиралась обсуждать Трейса Баллинджера с кем бы то ни было, включая своего кузена.
— Трейсу тоже есть чем заняться.
Красавец мужчина, сидевший рядом с ней, нахмурился:
— А за этим ничего не стоит?
— А что за этим может стоять?
— Ты.
— Я?
Хмурый взгляд несколько искажал совершенные черты Джонатана Гранта.
— И с личной, и с профессиональной точки зрения ты представляешь большой денежный интерес для Трейса Баллинджера.
— Не думаю, что его интересуют деньги. По крайней мере не в том плане, на который та намекаешь.
— Не обманывай себя. Каждый имеет свою цену.
— Разве?
Джонни пояснил:
— Конечно, не всегда дело ограничивается деньгами. Для одних важен успех, для других — положение на социальной лестнице, для третьих — чувство собственного достоинства.
— В этом смысле действительно каждый имеет свою цену, как ты и утверждаешь, — допустила Шайлер.
Когда Джонни пускался в рассуждения, его слова казались вполне обоснованными.
— Интересно, какая цена у тебя, моя дорогая кузина? Может, чувство причастности?
— Причастности?
— Тебе нужно место, которое ты могла бы называть своим домом, — тихо произнес Джонни, подняв глаза на величественное сооружение.
Возможно, ее кузен глубже, чем это кажется. Возможно, он обладает чем-то большим, чем привлекательная внешность, которую Шайлер в задумчивости изучала.
А если так, то вполне можно предположить, что Трейса Баллинджера здесь держит не только завещание Коры, как она вначале думала.
Пока Шайлер сидела, греясь в лучах полуденного солнца и наслаждаясь ароматом цветов, разлитым в воздухе, ей пришла в голову мысль, что вообще-то ничто не является тем, чем кажется, и никто не соответствует нашему представлению о нем до конца.
Хотя, возможно, у нее опять разыгралось воображение, и она видит тайны и интриги там, где их нет.
И все же она поинтересовалась:
— Почему ты спрашиваешь меня о Трейсе Баллинджере?
— Я бы хотел больше знать о человеке, который так явно тебя занимает. — Его ухоженные брови сошлись у переносицы. — Которого ты, кажется, находишь весьма обаятельным.
Кровь прилила к лицу Шайлер.
— Между мистером Баллинджером и мной нет ничего, кроме чисто деловых отношений.
— Приятно слышать. — Мужчина, сидящий рядом с Шайлер на скамейке, снял солнечные очки и посмотрел ей прямо в глаза. — В конце лета тебе исполняется тридцать, да?
— Да.
— А мне скоро сорок. Пора бы определиться. Обзавестись семьей. Родить детей. — Джонни взял ее руку в свою и нежно провел по ней. — Теперь-то я соблазняю уже не маленькую девочку, верно?
Шайлер затаила дыхание.
— Верно.
Джонни расправил плечи и вдохнул воздуха. В следующий момент Шайлер уже почувствовала его руки вокруг своей талии — он прижал ее к себе.
А затем он поцеловал ее.
