повернуться. – Слушайте меня внимательно. Это важно. Вчера утром в деревне вас угощали маковыми булочками. Вы прекрасно их помните, их трудно забыть, они были пышными и румяными. Если у кого-то остался мак с них – выкладывайте сюда!
И Семен раскинул на снегу маскировочный халат.
– Проверьте все карманы! – говорил он, обходя красноармейцев. – Выскребите вещмешки! Каждое зернышко, которое вы отыщете, сейчас на вес золота. От каждого такого зернышка зависит ваша жизнь и жизнь ваших друзей!
Солдаты с недоуменным видом начали шарить по карманам, развязывать клапаны вещмешков. Калинин тоже полез в свой мешок, вытащил вещи и обнаружил на дне немного осыпавшихся с булочки черных крупинок. Он осторожно сгреб их и присоединил к общим запасам.
Собрали мало. Многие бойцы еще вчера съели свои булочки, и поэтому на белом маскхалате лежало лишь несколько ломаных кусков с остатками мака на корочке и жидкие россыпи семян, которые солдаты выскребли из карманов и вещмешков. Алексей осторожно снимал мак с остатков хлеба и собирал его в маленькие кучки. Каждая кучка для одного патрона.
Закончив работу, он подсчитал, сколько получилось. Двадцать восемь кучек.
Маловато.
– У нас два типа пуль калибра 7,62 миллиметра, – поведал оружейник Рогачев. – Первый – для трехлинейной винтовки Мосина и карабинов, второй – для пистолетов «ТТ» и «ППШ». Для какого оружия пули готовить?
– Сколько у нас пистолетов и автоматов? – спросил старшина.
Оказалось, что три пистолета-пулемета и два «Токаревых».
– Тогда заправим мак в пули для «ТТ» и «ППШ», – определился Семен Владимирович. – Они удобнее.
– Может, мак заложить в пули разных калибров, чтобы всем досталось? – спросил Калинин.
– Лучше несколько человек будут всех охранять, – возразил старшина, – чем каждому раздать по пуле. К тому же есть у меня подозрение, что одной пулей это чудовище не уложить.
Осознавая всю серьезность поставленной задачи, бородатый Рогачев работал быстро. Вскоре первые пули с крестообразными надпилами начали выходить из-под его руки.
Старшина придирчиво разглядывал патрон в тускнеющем свете дня. Затем заправил несколько в диск автомата, чередуя патроны «дум-дум» с обычными.
Калинин неторопливо и аккуратно заправлял патроны в обойму своего пистолета «ТТ». После каждого обычного он вставлял один, начиненный маком. Старшина сказал, что первой из ствола должна вылететь обыкновенная пуля. Пусть она не пробьет кожу твари, но своим ударом замедлит ее движение. А уже следующей полетит пуля «дум-дум» и сыграет свою роль.
Он так и сказал: «Сыграет свою роль». Вот только какую? Будет ли эта роль действенной? Ответить на вопрос Калинин не мог.
Рядом на снег опустился Приходько.
– Командир, дай мне один патрон, – попросил он.
– Он не подойдет для твоей винтовки, – заметил Алексей. – Ведь у тебя трехлинейная Мосина, а у нее другой тип патрона.
– Да леший с ней, с винтовкой! У меня знаешь какие руки? Я как размахнусь, как запущу этот патрон в тварь – будто из нагана стрельну… Нет, серьезно, командир, дай мне один патрон. Очень прошу! Мне что-то не по себе. Старушка из деревни Потерянная наставляла не кушать сразу булочку с маком, а я мигом слопал. Больно вкусная была. Дай мне патрон, я с ним себя спокойнее чувствовать буду.
– Конечно. Держи! – Алексей протянул Приходько последний патрон, который должен был вставить в обойму.
– Спасибо, лейтенант. Ты настоящий друг.
Метрах в двадцати от земли Ермолаев перестал видеть подножие сосны. Мохнатые ветви застилали всё вокруг. Сучья росли часто, помогая Ивану карабкаться, но они же закрывали обзор и создавали сумрак.
Живо работая руками и ногами, хватаясь за сучья и вонзая «кошки» в широкий ствол, Ермолаев взбирался быстро. Он совершенно не чувствовал холода и даже вспотел. Ствол почти не уменьшался в диаметре, а это значило, что путь предстоит долгий.
Где-то через половину часа Иван заметил, что ритмично вдыхаемый воздух значительно похолодел. Нельзя останавливаться, иначе взмокшая гимнастерка быстро заледенеет, и ему придется несладко. Он старался не смотреть вниз, чтобы не думать о возможном падении. Долететь до земли всё равно не удастся. Сперва мелкие сучья перемелют ребра, а затем какая-нибудь основательная жердь переломит хребет. Иван будет стонать от боли где-нибудь в сорока метрах от земли и не сможет пошевелиться. Даже крикнуть не сумеет.
Через час Ермолаев устал. Просветов в хвое по-прежнему не видно, ствол если и уменьшался в диаметре, то почти незаметно. Плечи Ивана, пальцы рук и особенно щиколотки охватили ломота и тяжесть, которые росли с каждым движением. Дыхание сбилось. Холодный воздух обжигал горло.
Это всё с непривычки, подумал Ермолаев. Он не лазал по деревьям больше года, а на такие огромные вообще никогда не взбирался. Но он должен добраться до верхушки, чтобы узнать, где всё-таки оказалась рота. И где кончается лес.
Еще через полчаса Ермолаев ощутил, как истончившийся ствол под ним раскачивается от ветра. Сквозь пучки хвои проступало темнеющее небо. Уже скоро. Перебирая ватными руками и ногами, сжав зубы, он взбирался дальше.
Дыхание стало прерывистым. Руки налились свинцом. Он с трудом перебрасывал их, чтобы схватиться за очередной сук. Каждый раз, поднимая ногу, Ермолаеву приходилось так напрягаться, словно он преодолевал сопротивление мощной пружины. Пот уже не тек с него, гимнастерка покрылась инеем.
