Восточная сторона хранилища примыкала к берегу реки, который был очень крутым – столбы ограждения торчали почти на краю обрыва. Это направление никто не сторожил, хотя Морозов на вышке должен был его видеть, да и позицию дяди Сани я выбрал с таким расчетом, что он поглядывал туда правым глазом.
Сам дядя Саня устроился под коренастой сосной, лицом к воротам и караулке, расположенным на севере. За воротами простирался луг, еще дальше темнел небольшой лесок, называемый Прилугом. Если чебурашки попрут со стороны Прилуга – дядя Саня их всяко не пропустит, угостит черешней из своей двустволки. Ответственное направление, поэтому я и посадил на него бывшего десантника.
Тарасыч расположился лицом на юг и наблюдал за дорогой из Коровьина, тянущейся сквозь открытые луговые пространства. Метрах в семистах они превращались в холм, на котором две недели назад стояли «Уралы» и был разбит лагерь войск химзащиты. Я не очень верил, что пришельцы попрут с той стороны, уж больно местность открытая, поэтому и посадил на это направление Тарасыча.
Ну а ваш покорный слуга капитан Стремнин разместился лицом на запад, куда смотрел выход из бункера. Передо мной, сразу за ограждением из колючей проволоки, тянулась полоса луговой травы. Справа ее обрезал ручей, густо поросший ивняком. Слева торчал непросматриваемый подлесок. Расстояние до зарослей было около сотни метров. Будь я на месте пришельцев, для атаки выбрал бы именно это направление: лощина щедро усыпана зеленью, открытое расстояние минимально. Хотя один бог знает, какие мысли роятся в их серых лысых головах. Может, они попрут прямо через луг на каких- нибудь шагающих танках? В таком случае все наши усилия тщетны. Оставалось утешать себя мыслью, что я сделал все от меня зависящее.
Было шесть часов вечера. Дождь больше не шел. Серые, наливающиеся чернилами тучи затянули небо пластами. В узком разрезе виднелся кусочек голубого неба и солнце – холодное, странное, топящее луга в неестественном белом свете. Потом разрез сомкнулся, солнце исчезло, и на земле сделалось неуютно и зябко. Лежавший под бетонными сваями Тарасыч застегнул куртку на все пуговицы и опустил наушники у кепи. Дядя Саня закурил, поставив двустволку между коленей и привалившись могучим плечом к стволу дерева. Морозову я отнес на вышку термос с горячим чаем и бутербродами. Пока лазал к нему, Орех, якобы случайно, забрел под навес и опрокинул в себя стакан водки.
Перед входом в бункер я, не без помощи стонущего Ореха, из обломков кирпичей организовал массивный бруствер. Устроившись за ним на верхних ступенях, я вложил цевье бластера в специальную ямку посередине и стал примеряться, как буду вести огонь. Поводил широким стволом из стороны в сторону, определяя границы сектора обстрела. Выстрелить разок на пробу не решился, да и жалко тратить попусту заряды. Вполне возможно, что только это оружие и сможет дать реальный отпор.
Около семи вечера на окрестные луга и подлески опустилась безжизненная тишина. Не слышалось ни щебета птиц, ни шелеста листьев, даже сверчки с кузнечиками куда-то пропали. До слуха доносился лишь далекий шум воды на перекате, да Тарасыч изредка покашливал от близкого соседства с бетоном. А в остальном мир вокруг словно вымер.
– Паскудно как-то, – поделился Орех, сидевший на две ступеньки ниже меня, привалившись спиной к гермодвери. Рядом с его плечом зеленела моя пластилиновая пломба. – Хоть бы дождик опять пошел. Измочил бы вас на хрен, и разошлись бы по домам как нормальные пацаны.
Что он за человек? Все, на что способен, – ныть, хамить и задираться. Хотя насчет того, что паскудно, я согласен. Нехорошая тишина. Зловещая. Впрочем есть вещи похуже.
Например, у меня опять задрожали руки.
Я заметил эту проблему, когда перевел взгляд с далеких зарослей лощины на конец бластера. Широкий ствол водило, словно он обрел собственную жизнь. Я оторвал ладони от рукояти и цевья, со страхом взглянул на них… Вот оно, снова пришло! Когда я наливал своим водку, то сам не пил, держался. Желание неуклонно поднималось внутри, но я давил его, борол. И казалось, что смогу побороть окончательно. Но в итоге витающее в воздухе напряжение просочилось сквозь мою слоновью кожу и гортань вновь охватила сухость, которую не утолить водой, а руки проняла дрожь.
Не только руки были не в порядке. В голове тоже творился кавардак. Вернулись воспоминания о том, как пришелец рвал мой мозг телепатией. Вернулись воспоминания о мертвых рыбьих лицах чебурашек, их мерзких речах, вылетающих асинхронно с движением губ, отвратительных поступках. Вспомнился бомж, захлебнувшийся собственной рвотой…
Руки затряслись еще больше.
Я распрямился, вскинул бластер на плечо и перелез через бруствер.
– Следи за зеленкой, пока меня не будет, – велел я оставшемуся внизу Ореху.
– Как же я без пушки? Начальник, ты надолго?
– Просто следи за зеленкой. Если что – крикнешь. Я сейчас вернусь.
По хлюпающей грязи я добрел до навеса, налил себе, выпил. Потом налил и выпил еще. Потом еще… Из бутылки выкатились последние капли. Я отбросил ее, с треском открутил пробку второй бутылки и наполнил еще один стакан. Из нагромождения свай за мной внимательно наблюдал Тарасыч. Не с завистью, не с укором – просто смотрел, как пьет его начальник. Я показал ему сердитым жестом, чтобы следил за своим сектором, а не за мной, затем опрокинул последний стакан.
Без закуски в желудке стало горячо и почему-то отяжелели ноги. В остальном же я словно заново родился. Казалось, за спиной выросли крылья, а мир стал светлее и шире… Как долго я ждал этого момента! Почти сутки невыносимого мучительного ожидания, сухости во рту и самообмана. Но теперь я был спокоен (даже суперспокоен!), уверен в себе (даже суперуверен!). Я ощущал силу противостоять чему угодно, даже если из-за холма все-таки появятся шагающие железные мастодонты.
Не совсем твердой походкой я обошел бункер, чтобы глянуть на реку и противоположный берег. А заодно проверить дядю Саню возле сосны.
– Где там твои войска, командир? – спросил он, не оборачиваясь, заслышав шлепки подошв по грязи. Сидельников пребывал в той же позе, прислонившись спиной к дереву. Двустволка стояла между коленей, глаза в щелках век внимательно оглядывали густые кроны Прилуга.
– Войска на марше.
– А до нас когда доберутся?
– Не знаю. Спроси что-нибудь полегче. – Я присел на корточки возле него. – Дай-ка лучше закурить.
Он протянул мятую пачку. Я выудил из нее сигарету, чиркнул спичкой затворную раму (а вообще не знаю, как у бластера называется эта деталь), закурил, с наслаждением вдыхая резкий ароматный дым.
– Скажи, дядя Саня, у тебя дети есть?
– А что?
– Просто интересно. Мы раньше не разговаривали на семейные темы. Почему бы сейчас не поговорить?
– Дети есть. Трое.
– Ух ты!
– Да. Причем заметь, работа качественная – одни сыновья.
– А у Тарасыча?
– У Тарасыча уж внуки народились. Два или три, точно не помню.
– А у Морозова?
– Мороз еще молодой, глупый. Не дорос до женитьбы. Говорит, главное – в институт поступить. Зато Орех хвастается, что многие детишки, бегающие по поселку, его производства. Что многие, врет, наверное, но один или два – возможно. Хотя, если честно, я бы ему операцию сделал, чтоб не размножался. – Дядя Саня нервно затянулся, выпустил дым. – Ну а у тебя как на семейном фронте?
– Дочь.
