Я потерла глаза. Защипало, словно кто-то брызнул соком луковицы.
Предсмертное письмо Карла. Возможно, последнее, что он написал в своей жизни. Искреннее, вежливое и донельзя трогательное. Особенно строка: «Надеюсь навсегда остаться в вашем сердце». Вряд ли я когда- то смогу забыть его.
Оставила письмо на столе и подошла к полкам.
Двенадцать томов с римскими цифрами на зеленых корешках ожидающе замерли, когда я дотронусь до них.
– Хорошо, ребята, – сказала я. – Приступим.
Я вытащила том с цифрой I, положила его на стол. Затем освободила кресло, заваленное журналами, поверх которых громоздилась зачехленная печатная машинка, и подвинула его к столу. Плюхнулась в него и утонула.
Огромный стол! Сидя за ним, кажется, что ты на аэродроме. Изящное кожаное кресло, больше напоминающее диван, – сплошное удовольствие! Как тут не вспомнить мой стул в архиве, из которого постоянно выпадает болт, а одна из ножек отлетает в самый неподходящий момент. Например, когда опускаешься с полной кружкой дымящегося кофе или когда встаешь на него, чтобы дотянуться до верхней полки.
Все шестьсот страниц тома были написаны от руки, причем таким удивительным почерком, что читать было одно удовольствие. Только заголовки отпечатаны на машинке.
С подчеркнуто надменным видом зашел Лукас, держа перед собой серебряный поднос с кофейником и парой закрытых тарелок. Молча поставил его рядом со мной на стол и удалился.
Под никелированной крышкой оказалась нежнейшая телятина, обжаренная в сыре, с гарниром из овощей и шампиньонов. Под другой – душистая булочка, сыр – настолько желтый, что резал глаза; яблоко, несколько киви и гроздь черного винограда.
Яблоко и киви я сразу запихнула в сумку. Пригодятся. Чувствую, не останется времени на поиски еды. А вот телятина очень даже хорошо пошла. Я обычно мясо не ем, но тут было не до подсчета калорий и заботы о кишечнике.
Прихлебывая кофе из чашки и закусывая булочкой с сыром, я принялась исследовать оглавления всех двенадцати томов. Пробегала строчку за строчкой, игнорируя географические и миграционные предположения Вайденхофа, его мысли о связи и транспорте, об интеграции с природой, о технологиях, которые человечество, возможно, унаследовало, а также доказательства, что многие боги древности являлись прелюдиями.
Я рассеянно отложила в сторону последний том и обнаружила, что уже пожираю зернышки от винограда, которые до этого выплевывала.
Вот растяпа!
Отодвинула поднос, на котором не осталось ничего съедобного. Даже литровый кофейник опустел. Откинулась на спинку кресла, обхватила себя за шею, спрятав лицо между локтей.
В этом море информации недолго и утонуть. Просматривая все подряд – ничего не отыщу, а время потеряю. Для меня сейчас каждая минута… каждая секунда на вес золота.
Нужно искать целенаправленно. В определенном разделе.
Где может быть информация о «живой воде». В разделе о достижениях прелюдий в области химии? Таковой мне не попался. Где?
И тут я вспомнила покойного доктора Энкеля. Ну конечно! Ведь он же доктор! И применял
Медицина оказалась в девятом томе, на триста шестидесятой странице, под заголовком: «Нужна ли прелюдиям медицина вообще?»
Я принялась вчитываться в строчки.
Основной постулат Вайденхофа состоял в том, что у прелюдий не было медицины в обычном понимании этого термина. Нет, они, конечно, болели и умирали. Но их связь с природой была настолько тесной, что речь может идти исключительно о гомеопатии. О мощной и разветвленной гомеопатии. О повседневном, бытовом использовании лекарств на основе трав и растений, препаратов, которые предотвращали болезни и справлялись с ними, полностью исключая хирургическое вмешательство.
Я подняла голову, разглядывая собственное отражение на экране выключенного монитора.
А ведь прав Карл! Обладая такой удивительной субстанцией, как «мертвая вода», не нужны скальпель и пила. Она сама затягивает раны. На мертвецах, правда. Но ведь наверняка у прелюдий существовали и другие средства?
Вопрос интересный и объемный, но мне сейчас нужны не медицинские рассуждения. Мне нужно знать конкретно и определенно – где находится «живая вода»!
Об этом в дневниках Вайденхофа не говорилось. Антрополог попросту не знал о «красном льве».
