немец уже стоял там по стойке «смирно».
— Я начальник штаба батальона коммандос армии Его величества капитан Дженнингс, — небрежно представился Желязны, оглядывая помещение. — О-о! Вери гуд, найс рум! Питер, летс гоу ту некст флор!
Петр ничего не понял, но устремился следом за Желязны. Хозяин, озабоченно пыхтя, поспешил следом за ними. Желязны не стал осматривать весь второй этаж и лишь спросил:
— Сколько комнат на этом этаже?
— Четыре! — сообщил хозяин и добавил неестественно громко:
— Желаете их осмотреть, господин капитан?
— Нет, я тороплюсь! — махнул рукой Желязны. — Но я думаю, что мы вряд ли найдем что-либо лучшее. Скоро тут будет много наших войск и надо торопиться. Тем более что это клоуз инаф фор айдиал.
— А? Что? — не понял хозяин и испуганно посмотрел на Петра.
— Господин капитан сказал, что это помещение ему понравилось и здесь будет штаб его батальона, — важно пояснил Петр.
— Да-да, — подтвердил Желязны, спускаясь по лестнице. Там их уже поджидала перепуганная упитанная фрау.
— Добрый день, миссис, — приветствовал ее Желязны. Фрау испугалась еще больше, попыталась сделать книксен и едва не упала.
— Итак, мы сейчас уходим, но к вечеру вернемся, — сказал Желязны хозяину. — Мой штаб будет питаться здесь и признаюсь вам по секрету: нам до смерти надоели консервы. Если у вас есть хорошая домашняя провизия, то мы вам за нее щедро заплатим настоящими твердыми британскими фунтами, а не паршивыми рейхсмарками. Ну, как?
— Да-да, разумеется, господин капитан! — закивал головой хозяин. — Я буду рад помочь! Мы с женой рады помочь… поскольку мы никогда не были нацистами и…
— Очень хорошо! — прервал Желязны его затянувшуюся тираду и приказал:
— Отдайте моему проводнику образцы продуктов, чтобы медицинская служба могла вынести заключение об их пригодности для питания военнослужащих, понятно? Только дизентерии нам не хватало!
— Да-да, понятно, господин капитан! Никакой дизентерии у меня нет, только свежие домашние продукты!
И немец в сопровождении Петра затрусил на кухню.
Спустя десять минут довольный Петр и Желязны расположились в кустах, откуда прекрасно просматривался дом, и с аппетитом принялись поглощать превосходную домашнюю колбасу со свежим хлебом, запивая ее домашним же пивом.
— Интересно, господин капитан, сработает ли ваш план?
— Должен сработать, — твердо заявил Желязны. — Я так лицедействовал, что сам Лоуренс Оливье от зависти заработал бы идиосинкразию.
Желязны оказался прав: не прошло и получаса, как из-за дома выехал человек на велосипеде и помчался по дороге. Внешний вид человека так поразил Желязны, что он пролил пиво мимо кружки. Тот был одет в брюки, штанины которых были короче сантиметров на двадцать, чем требовалось, а из-под штанин высовывались кальсоны. То же самое было и с пиджаком, накинутым прямо на голое тело: рукава высоко обнажали волосатые руки владельца. Одеяние довершали ослепительно белые теннисные туфли, одетые на босые ноги. Велосипедист стремительно пронесся в сторону шоссе.
Желязны повернулся к Петру и довольно произнес:
— Ну вот! Сдается мне, что этот клоун и есть тот, для кого мы разыграли спектакль! Думаю, что немцы не сунутся сюда иначе, как целой дивизией.
Глава 21
Стремительно покинув Фридрихсбрюк, Швальбе мчался, не помня себя от ужаса. Последний раз такое было, когда в детстве он случайно наступил на осиное гнездо. Он то бежал, то переходил на шаг. Он задыхался, сердце выскакивало из груди, но чувство животного ужаса гнало его вперед, не позволяя остановиться хоть на минуту и передохнуть.
Солнце зашло, на землю опустилась ночь, но Швальбе продолжал мчаться по шоссе вперед, пока вдруг не заметил, что дорога как-то незаметно перешла в грунтовку и полезла круто вверх. Тогда Швальбе понял, что заблудился. Он сел на камень и заплакал.
Ему казалось совершенно невероятным, что какие-то неизвестно откуда взявшиеся негодяи вынудили его покинуть уютный кабинет, в котором он мужественно и энергично боролся с мировым еврейским заговором. Ох, евреи! Как ловко изгнали они его из любимого кабинета и заставили бежать в ночь! И не еврейская ли магия вынудила его заплутать там, где заплутать просто невозможно?! Как он мог вовремя не заметить, что свернул с шоссе на грунтовку?! Магия, проклятая еврейская магия! Впрочем, что еще можно ожидать на родине Бен-Бецалеля?!
Стоп! А уникальные разоблачительные исследования?! Не исчезли ли они?
Швальбе лихорадочно принялся расстегивать застежку драгоценной кожаной папки, которую не забыл прихватить с собой. В папке хранились его величайшие ценности: рукопись с разоблачением тайного еврейского магического центра, копии докладов рейхсфюреру и схема зловещего фридрихсбрюкского могендавида. Среди бумаг находилась и схема минирования района Фридрихсбрюк.
Схема минирования являлась секретным документом и хранилась в сейфе у Шольца. Первоначально на ней были обозначены минные поля вокруг запасного аэродрома (то бишь объекта «Гарц-2»). Когда Швальбе приступил к минированию территории вокруг «магического могендавида», он бесцеремонно забрал схему у Шольца. Тот было заикнулся насчет того, что это секретный документ и должен храниться у коменданта форта, но Швальбе быстро поставил его на место, разъяснив не терпящим возражений голосом: «Для гестапо нет секретов, следовательно, все секреты обязаны находиться в гестапо». Потрясенный как лапидарностью фразы, так и стальным тоном гестаповца, Шольц предпочел не связываться.
Швальбе убедился, что все его сокровища на месте, и облегченно вздохнул. Хорошо, теперь надо вернуться на шоссе!
Проклятое шоссе никак не обнаруживалось. Отчаявшись, Швальбе решил спрямить дорогу и свернул в кусты. Ну он же все-таки не идиот и отлично помнит, что шоссе — строго на запад! А за шоссе — река. Заблудиться невозможно!
Рассуждая так, Швальбе продирался сквозь кусты, и вдруг почва ушла у него из-под ног. Он даже не успел понять, что произошло, как уже погрузился с головой в воду. К счастью, нога уперлась в камень на дне, Швальбе с силой оттолкнулся и выскочил на поверхность, кашляя и отплевываясь. Он поплыл вдоль берега, нашел низкое место и выполз на камни совершенно обессиленный. Холод весенней воды бросил его в дрожь. Стуча зубами, Швальбе снял сапоги, вылил воду. Отжал носки. Но теплее не становилось. Дрожь усилилась настолько, что Швальбе скрутило в конвульсиях. И тут вдруг сознание пронзила мысль, от которой Швальбе мгновенно бросило в жар. «Папка! Где папка?!»
Папки не было.
Дрожь исчезла, как будто ее и не было. Швальбе бежал вдоль берега, надеясь на чудо: что папку течением выбросило на берег или что она плавает на поверхности воды, терпеливо дожидаясь владельца. Но чуда не случилось: зловредная еврейская магия действовала исправно.
Рассвет застал скорчившегося и обессилевшего Швальбе на берегу. Лучи весеннего солнца пригрели мокрую спину гестаповца. Он вышел из оцепенения; поднялся, постанывая от боли в затекших ногах, и побрел вдоль берега.
Швальбе выбрался на шоссе, и тут выяснилась причина его ночной ошибки. Там, где от шоссе отходила грунтовка, шоссейный асфальт метров на двадцать сменялся гравием: видимо, в этом месте
