представили под проницательные очи СС-гауптштурмфюрера Шубаха.
Шубах внимательно выслушал задержанного и сразу составил о нем конкретное впечатление. «На шпиона не похож: уж больно идиотская легенда. Начальник гестапо города Фридрихсбрюк! Что может быть нелепее? Ведь это легко проверить».
Шубах отправил задержанного в камеру и вызвал к себе начальника штаба СС-оберштурмфюрера Биттнера.
— Биттнер! Надо проверить кое-какую информацию. Запросите Прагу: не числится ли в рядах службы безопасности и полиции безопасности протектората некий унтерштурмфюрер Швальбе?
Биттнер был исполнительный работник и немедленно отправился исполнять указание руководства. До перевода в войска СС он служил в штабе люфтваффе и уже там обратил на себя внимание двумя наиболее выпуклыми чертами характера: специфическим ассоциативным мышлением и ранним склерозом.
Получив указание от Шубаха, Биттнер направился в штаб, мгновенно переварив информацию в соответствии с особенностями своего мышления. «Служба безопасности и полиция безопасности». Ага! Речь идет об офицере гестапо, а годом раньше гестапо арестовало хорошего знакомого Биттнера по имени Фридрих. Следующей ключевой точкой было звание унтерштурмфюрер: первое офицерское звание, следовательно, его можно запомнить как «зеленый офицер». И, наконец, фамилия Швальбе. «Ласточка. Хм! Простая фамилия». Запомнить — проще некуда!
Но когда Биттнер дошел до аппаратной и засел за телеграф, то проверенная многолетним бюрократическим опытом система дала небольшой сбой. «Недотепа Фридрих — гестапо. Зеленый офицер — унтерштурмфюрер, младшее офицерское звание. А фамилия? Какая-то птичья…»
Биттнер некоторое время прослужил во Франции, поэтому совершенно непроизвольно в его памяти всплыл фельдмаршал Шперрле. «Ну, конечно! Воробей! Вот такая его фамилия». И Биттнер недрогнувшей рукой отправил телеграмму в Прагу: «Прошу срочно сообщить, не числится ли в аппарате службы безопасности и полиции безопасности протектората Богемия и Моравия СС-унтерштурмфюрер Шперрле». В ожидании ответа Швальбе поместили в отдельную камеру с персональной парашей.
Узнав, что относительно его личности направлен запрос в Прагу, Швальбе успокоился. Уж там знают, кто начальник гестапо в Фридрихсбрюке! В ожидании реабилитирующего его ответа Швальбе потребовал себе в камеру бумагу и чернила. Требуемое немедленно предоставили, поскольку Шубах решил, что подозреваемый наконец решился на чистосердечное признание.
Но Швальбе вовсе не собирался в чем-либо признаваться. Он решил восстановить свой столь трагически утраченный эпохальный труд по разоблачению магического еврейского центра. Он прилежно строчил в выделенную ему тетрадку вплоть до того момента, как пришел ответ из Праги, в котором говорилось, что СС-унтерштурмфюрер Шперрле никогда не числился в рядах службы безопасности и полиции безопасности протектората Богемия и Моравия. О чем лично на оригинале подписался сам государственный министр по делам имперского протектората Богемии и Моравии и высший руководитель СС и полиции в Праге СС-обергруппенфюрер Карл Франк.
После прочтения столь исчерпывающей телеграммы Шубах из чистого любопытства просмотрел то, что арестант Швальбе написал за сутки содержания в одиночной камере. В глубине души он разрешил дать арестованному бумагу и чернила только для того, чтобы тот имел возможность написать чистосердечное признание. Поэтому внимание Шубаха ограничилось лишь наугад прочитанным абзацем.
«Благодаря проведенным мною исследованиям удалось выяснить, что магические еврейские круги после исхода из своего традиционного центра в Праге осели в городе Фридрихсбрюк. При этом они сделали выводы из практики своей деятельности и решили перевести ее на полностью нелегальную основу. Несмотря на то, что я тщательно изучил церковные книги, городской архив, записки старожилов и лично обследовал кладбища Фридрихсбрюка, мне не удалось найти никаких следов еврейской общины в Фридрихсбрюке, поскольку на надгробных памятниках совсем нет еврейских имен. Отсюда совершенно очевидно, что: а) евреи глубоко законспирировались в Фридрихсбрюке вплоть до отказа от синагоги и явного отправления иудейских обрядов; б) уровень столь глубокой конспирации свидетельствует об обширности деструктивных замыслов, распространяемых на всю Европу; в) сила глубоко запрятанных магических ритуалов исключительно велика. Разоблачить столь искусно скрытый заговор стало, возможным лишь благодаря вычислению контура магического могендавида, заложенного в архитектуре города».
Шубах отбросил тетрадь. «Какой бред! Теперь становится понятным, что это за тип. Никакой он не партизан! Скорее всего, это сбежавший от зондеркоманды постоялец того самого санатория для душевнобольных, который мое подразделение заняло после очистки от расово чуждых вырожденцев. И что с ним делать? Передать в гестапо?»
Шубах не был жестоким человеком. Он сочувствовал любому попавшему в затруднительное положение человеку, даже если этот человек был сумасшедший еврей. Поэтому он вызвал Биттнера и сказал:
— С парнем все ясно. Но передавать в гестапо арестованного не будем. Зачем? Он просто псих с больной фантазией. А в гестапо лишь измордуют зря парня… А он ведь, в сущности, безобидный! Так что, Биттнер, проявим к нему милосердие солдата… Подготовьте расстрельную команду, а я доведу до арестованного наше решение.
Когда Швальбе переступил порог кабинета Шубаха, он находился в самом радужном настроении. Наверняка недоразумение полностью разрешилось после ответа из Праги и он может приступить к исполнению обязанностей. Поэтому слова Шубаха прозвучали для него как удар грома среди ясного неба:
— Мне очень жаль, но Прага не подтвердила вашей хитроумной легенды, господин неизвестный. Я ценю ваше мужество, поэтому вас не повесят как вражеского шпиона, а расстреляют как солдата.
Швальбе почему-то не обрадовался великодушному решению, а принялся бормотать нечто невразумительное:
— Это невозможно! Этого не может быть! Вы не так поняли…
— Конвой! — крикнул Шубах, прерывая излияния Швальбе. В кабинет вошли двое эсэсовцев с карабинами.
— Уведите. В распоряжение Биттнера.
Швальбе мгновенно осознал, что для него дверь из кабинета Шубаха ведет на тот свет. И немедленно вцепился мертвой хваткой в дверную коробку с такой силой, что лишь после решительных ударов по пальцам арестованного прикладами карабинов эсэсовцы сумели отлепить его от дверей и вытащить в коридор.
Но Швальбе не было суждено умереть в этот день. В коридоре он нос к носу столкнулся с шарфюрером, ожидавшим приема у Шубаха. Обессилевший Швальбе практически висел на плечах конвойных, когда вид шарфюрера вдруг вдохнул в него океан энергии.
— Кунце! Шарфюрер Кунце! — ликующе вскричал Швальбе. — Скажите им, что я — это я!
Швальбе не ограничился одной устной просьбой. Он резко вырвался из рук расслабившихся конвойных, упал на колени перед шарфюрером и обнял его ноги так крепко, что конвойные оказались бессильны оттащить Швальбе, невзирая на щедрые удары прикладами по плечам и ребрам арестованного.
Шарфюрер Кунце оказал Рогову неоценимые услуги по успешной дезинформации противника и потому всерьез рассчитывал на содействие русского командования в деле скорейшего возвращения отца семейства Кунце к семейному очагу, уже оказавшемся в зоне советской оккупации.
— Все наши хотят сдаться в плен американцам, — доверительно сообщил он Рогову. — А я не хочу: у меня семья в зоне русской оккупации. Если я попаду в плен к американцам, то когда я сумею обнять жену и детей? Я ведь помог вам, господин капитан. Добровольно помог! Прошу вас: помогите вы мне теперь!
Рогов не то чтобы проникся сочувствием к горю мобилизованного семьянина, но решил воспользоваться внезапно возникшей зыбкой возможностью установить потерянную связь с командованием. Поэтому он сказал:
— Хорошо, Кунце. Я помогу вам как можно быстрее увидеть семью. Разумеется, это будет не так просто. Но другого пути все равно нет.
