Либо мы все победим, либо погибнем с голоду, и тоже все вместе! Но ни один из нас не сдастся, ни один не станет предателем! Есть здесь среди нас такой, кто пойдет штрейкбрехером?
Раздался вой, словно взвыла стая волков. Пусть попробует человек, который метит в штрейкбрехеры, сунуть сейчас сюда свое грязное рыло!
— Вы будете поддерживать ваш союз?
— Будем!
— Клянетесь?
— Клянусь! Клянемся!
Словно в экстазе, Мэри воздела руки к небесам.
— Клянитесь своей жизнью! Клянитесь стоять друг за друга! Клянитесь, что ни один человек не отступится до полной победы! Клянитесь! Клянитесь!
Люди, повторяя ее движения, подняли руки.
— Клянемся! Клянемся!
— Вы не дадите им сломить свои ряды? Вы не позволите им запугать себя?
— Нет, нет!
— Помните свою клятву! Не изменяйте своему слову! Это единственная надежда ваших жен и детей!
Девушка продолжала заклинать толпу отрывочными фразами и страстными движениями простертых рук, и вся она — высокая, порывистая — была как бы олицетворением яростного бунта. Пораженный Хал слушал ее речь и наблюдал ее движения. На какие чудеса способна человеческая душа — из отчаяния рождается надежда! И все люди, стоявшие вокруг Мэри, на глазах преображались вместе с ней: они вздымали руки и делали те же порывистые движения, повинуясь ей, как оркестр повинуется палочке дирижера.
Хал почувствовал радостную дрожь — он торжествовал. Сам он потерпел поражение и хотел бежать из этого адского места. Но теперь в Северной Долине возродилась надежда: близится час победы и освобождения!
С первого дня, как он попал сюда, в среду шахтеров, Хал проникся убеждением, что истинная трагедия этих людей заключается не в их физических бедствиях, а в психической подавленности, в унылой безнадежности, овладевшей ими. Это убеждение крепло в Хале с каждым днем благодаря тому, что видел он сам, и тому, что рассказывали другие. Том Олсен первый выразил это в словах: «Главная помеха нашему делу — психическое состояние людей, которым мы стараемся помочь!» Возможно ли пробудить надежду в сердцах людей, живущих в обстановке террора? Даже сам Хал — юный и вольный, как ветер, — был доведен до полного отчаяния. А он-то принадлежал к классу, который привык приказывать: «Сделайте то!», «Сделайте это!» — с уверенностью, что все будет немедленно выполнено. Этим же рабам-углекопам не ведомо ни чувство власти, ни чувство уверенности в собственных силах: напротив, они привыкли, что все их порывы встречали на каждом шагу сопротивление, а их стремление к счастью душила чужая воля!
Но человеческая душа претерпела чудесное превращение — и в Северную Долину пришла надежда. Народ поднимался на борьбу во главе с Мэри Берк. То, что казалось Халу мечтой, теперь свершается на самом деле. Мэри Берк с лицом победительницы, в ореоле червонно-золотых волос, Мэри Берк верхом на белоснежном коне в белом одеянии из мягкого блестящего шелка, как Жанна д'Арк или предводительница парада суфражисток! Она во главе огромной рати, — и Халу казалось, что он уже слышит звуки победного марша!
В основе тогдашних шутливых слов Хала было настоящее предвидение, искренняя вера в силы этой девушки. Уже в тот день, когда он впервые застал дикую розу шахтерского поселка за развешиванием белья, он понял, что это не просто хорошенькая девушка из рабочей семьи, но женщина с умом и характером. Она была дальновиднее, чем большинство этих наемных рабов, и способна на более глубокие чувства. У нее были общие с ними, но более сложные стремления. Когда Хал, желая помочь, предложил достать для нее хорошую работу, она ясно дала ему понять, что стремится не только сбросить с себя ярмо повседневного труда, но и найти такую жизнь, в которой было бы место умственным интересам. Тогда-то и возникла у Хала идея, что Мэри должна стать учителем и вождем шахтеров. Она любила их, болела за них душой и страдала вместе с ними, в то же время ища своим пытливым умом причины их бедствий. Но едва лишь Хал заговаривал с ней о том, что надо возглавить шахтерское движение, как он встречал лишь ее презрение к углекопам. Это убивало надежды Хала, сводило на нет его стремления помочь им всем и Мэри в том числе.
И вот она взяла на себя ту роль, которую он ей предназначал. «Теперь ее душа слилась с этой бушующей толпой, — подумал Хал. — Она жила жизнью этих людей, терпела вместе с ними унижения и обиды и вот восстала вместе с ними». Но Хал, будучи всего лишь мужчиной, упустил одну из причин ее чудесного превращения: он не догадывался, что красноречие Мэри обращено не только ко всем этим Рэфферти, Уочопам и прочим рабам Северной Долины, но и к одной девушке с обложки иллюстрированного журнала, в плаще, светло-зеленой шляпке и мягкой, прозрачной, дорожной вуали, которая стоит бешеных, бешеных денег.
5
Речь Мэри внезапно оборвалась. Несколько человек, отделившись от толпы, прошли вперед, и у них там произошла с кем-то стычка. Возбужденные голоса становились громче, и народ уже бросился на этот шум. Мэри тоже повернулась, чтобы посмотреть, и как-то мгновенно вся толпа хлынула туда же, вперед.
Стычка произошла возле госпиталя. Дом выходил на улицу широким крыльцом. На нем стояли Картрайт и Алек Стоун с группой служащих Компании, среди которых Хал заметил Предовича, почтмейстера Джонсона и Адамса. Крыльцо обступили шахтеры, суровые и решительные, во главе с Тимом Рэфферти. Он кричал:
— Пускай ваши адвокаты убираются отсюда!
Переговоры с Тимом взялся вести сам управляющий:
— Здесь нет никаких адвокатов, Рэфферти!
— Мы вам не верим!
— Сами хотим убедиться! — подхватили остальные.
— Внутрь мы вас не пустим, — заявил Картрайт.
— Я должен видеть отца! — неистово кричал Тим. — Имею я право повидать родного отца?
— Можете навестить его утром. Можете забрать его домой, если вам угодно. Мы вовсе не хотим держать его здесь. Но сейчас он спит, и других больных нельзя беспокоить.
— Вы не постеснялись привести туда своих проклятых адвокатов, беспокоить их!
— Говорю вам, возле него и близко не было адвокатов! — пытался заверить Картрайт, но недовольные возгласы шахтеров заглушили его слова.
— Это ложь! — крикнул Уочоп. — Они торчат здесь целый день, вы отлично это знаете! Мы их к черту выгоним!
— Иди, не бойся, Тим! — крикнул Энди, юноша грек, проталкиваясь вперед.
— Иди, не бойся! — поддержали другие, и Тим Рэфферти, поощряемый этими возгласами, стал подниматься по ступенькам.
— Хочу видеть отца! — решительно сказал он, но Картрайт вцепился ему в плечо, и тогда он закричал: — Пропустите! Пропустите, говорю вам!
Было совершенно очевидно, что управляющий всячески старается избежать применения силы. Он приказал охране отступить и сам удерживал юношу. А Тиму уже бросилась в голову кровь; он рванулся вперед, и то ли управляющий первый ударил его, то ли хотел отразить удар, но Тим скатился вниз по ступенькам. Вопль негодования потряс толпу. Все рванулись вперед, и в этот момент люди, стоявшие на крыльце, вытащили револьверы.
Что это означает, было ясно всем: еще миг — толпа ринется вверх по лестнице, и начнется стрельба.
