приказал своему историку Готфриду Малатерра сохранить для потомства описание его жизни за это время, в качестве конокрада, чтобы все знали, из какой нищеты он поднялся на высоту своего величия.
Некоторое время между братьями было какое-то отчуждение, почти разлад. Но лукавый Гюискар скоро покакого опасного врага он может нажить себе в молодом и смелом искателе приключений, и решился с ним примириться. Так как Роберт по усмирении всей Апулии хотел подчинить себе и Калабрию, то он, возведя Рожера в графское достоинство, поручил ему команду над частью своего войска, и они вместе двинулись от Реджио до Фароса у Мессины. Жители защищались храбро. Было много стычек, в которых Рожер продемонстрировал свое личное мужество. Наконец, местечко должно было сдаться.
Готфрид Малатерра характеризует обоих братьев, Рожера и Роберта, так: «Сыновья Танкреда Готвиля были от природы созданы так, что в своем ненасытном честолюбии, пока только хватало сил, никогда не могли позволить своим соседям спокойно владеть землей и людьми. Или сосед должен был служить им, или они отнимали все, что у него было».
Все удавалось норманнам, и в своем смелом предприятии они нигде не получили сильного отпора и поэтому могли подчинить себе большую часть юга итальянского полуострова без серьезной войны.
Византийские императоры были слишком заняты войной с врагами в Азии, чтобы как следует защищать свои итальянские владения. В 1061 году у них в Апулии оставались только Бриндизи, Таренто, Отранто, Бари и Галлиполи.
В Калабрии было еще несколько маленьких княжеств и свободных городов. Но мало по малу норманны стали хозяевами почти всей Нижней Италии.
Из Реджио братья устремляли жадные взгляды за пролив, к берегам прекрасного острова, который был так близко от них. Роберт Гюискар уже давно жаждал включить его в пределы своего государства, которое так быстро раздвинулось до крайней оконечности полуострова. Он уже заранее выговаривал себе у папы право присвоить его себе. Сколько ветров пронеслось над Сицилией с тех пор, как этот остров восстал из тьмы времен, озаренный светом древнейших миров. На земле, где погребен под наваленной на него огненной горой исполин Энкелад, павший в борьбе гигантов, где в долине Этны Персефона была похищена от своей плачущей матери, где нимфа Аретуза, убегая от преследовавшего ее бога реки, нашла убежище на острове Ортигии, – развилась цветущая эллинская культура и остров мог поспорить ей с культурой своей родной страны.
На побережье и внутри острова возникали государства и города, то с самодержавной властью, то с республиканским устройством, – могучие Сиракузы, самый большой город греческой древности, богатый и пышный Агригент, построенный на высокой скале Тавромениум, Эрикс с его известным во всем мире храмом Афродиты, Селинунт с его гигантскими постройками, и бесчисленное количество других. Это были «рассадники» поэзии, искусства и науки, прекраснее которых едва ли производили и Афины. Почти каждый род поэтического творчества имел здесь своих представителей. Глубоко серьезной мудрости учил здесь Эмпедокл, задумчиво бродивший у Этны, пока не нашел себе в ее кратере могилы. Лирическая муза один из своих богатейших венков водрузила на чело Стезихора.
Если остров не создал ни одного мастера трагедии, то он с восторгом принял к себе Эсхила, когда тот, изгнанный из отечества, уже стариком, явился в Сиракузы. Большой театр этого города, как и театр Тавромения, огласился хорами великого драматурга. Для театра у Этны, который Гиерон основал у подошвы этой громовой горы, он написал трагедию «Этнянки», где воспел прибытие в Тавриду Гераклидов. Эпихарм и другие развлекали народ комедиями высокого стиля. На монетах свободных городов и монархов рука превосходных художников вырезала профили государственных мужей – работа, которой и поныне восхищаются и думают, что превзойти ее нельзя. Как рано ваяние достигло здесь своего расцвета, доказывают хорошо сохранившиеся скульптурные группы, которые когда-то украшали метопы святилища в Селинунте. Со всех высот далеко сияет дорическая роскошь колонн у храмов. Везде, куда ни устремится взгляд, красуются ипподромы, одеи, театры и термы.
Но эта превосходно сохранившаяся культура была слишком недалеко от Африки и поэтому могла быть опасна для ее могучего торгового государства – Карфагена. Уже за пять веков до нашей эры алчные и властолюбивые пуны стали делать попытки основаться на острове. Они разрушили Гимеру, Селинунт и гордый Агригент. Не прошло и ста лет, как почти весь юго-западный берег Сицилии был уже в их руках. Город Гиерона и обоих Дионисиев, который побеждал и Афины, дольше других отстаивал свою независимость. Но в 212 году до нашей эры он, вместе со всем островом, попал в руки римлян, против которых недолго мог защищать город и Архимед со всем искусством строить машины. Едва ли было счастьем для его жителей то обстоятельство, что с острова прогнали карфагенян. Грабительская система римских преторов истощала их не меньше, чем пожары пунов. Несколько веков остров оставался частью Римской империи и утратил свое значение. Но с V века ему пришлось испытать точно такую же судьбу, которая постигла и итальянский полуостров, когда туда вторглись чужие роды. Африка и Европа спорили из-за обладания им; первая в лице предводителя вандалов, Гейзериха, вторая в лице Одоакра, который положил конец глубоко потрясенной Римской империи. Потом явились остготы, король которых, Теодорих, подчинил себе всю Италию и Сицилию. Но германскому владычеству скоро пришел конец. За остготами в Италию пришли лонгобарды и разлились, не основывая там постоянного государства, многими потоками до Сицилии, где потом, спустя много времени, в отдельных округах и местностях было еще заметно лонгобардское население. Затем остров снова стал достоянием греков, когда великий полководец Велизарий завоевал его для византийского императора. Но нельзя думать, что в этот новый греческий период государственная и интеллектуальная жизнь Сицилии достигла той степени процветания, которую сколько-нибудь можно было бы сравнивать с культурой прежней греческой эпохи.
Палермо, который прежде имел только второстепенное значение среди городов острова, стал главным городом, и отсюда именем кесаря византийского островом правил наместник. Так прошло три века. Тогда с востока к берегам древней Тринакрии хлынул новый поток народов и скоро совсем ее затопил. Еще в первом веке существования ислама, когда ученики Пророка, одушевленные его обещанием великой награды в раю за распространение новой веры, разнеслись по всем направлениям, как песчаный смерч под бичем самума, полководец Муса, который скоро прославился, как завоеватель Испании, в своих хищнических набегах побывал на многих островах Средиземного моря, и в их числе на Сицилии, откуда, впрочем, скоро удалился. Много раз повторялись подобные набеги, от которых не было пощады и берегам полуострова, и только в 827 году сарацины прочно основались на острове. Завоевание этого острова предприняла фамилия Алгабидов, которая царствовала в Кайруане, в нынешней провинции Тунис. Как в Испании граф Юлиан призвал мухаммедан в Гибралтар, чтобы отомстить остготскому королю Родериху за насилие, учиненное над его дочерью Флориндой, и этим наводнил значительную часть Европы мухаммеданскими полчищами – так и в Сицилии измена одного мессинца Евфимия открыла исповедникам Корана гавань Тринакрии, подвластной Восточной римской империи. Уже в 831 году Палермо попал в их руки и стал резиденцией наместников Алгабидов. Но другие города, особенно на западном берегу, еще долго оставались собственностью византийцев. Самый значительный из них, Сиракузы, только в 878 году был завоеван арабами.
Об осаде и взятии этого города существует замечательное свидетельство греческого монаха Феодосия – его письмо, которое он послал из тюрьмы епископу Льву. «Мы побеждены, – говорится в этом письме. – Целый день наши стены дрожали под ударами стенобитных машин. Наши укрепления осыпались дождем камней и», наконец, пали под ударами разрушающих город таранов. По целым дням мы терпеливо переносили голод и питались только травой. Пищей для нас были самые отвратительные предметы. Наконец нужда довела нас до того, да будет это покрыто вечным молчанием, что мы пожирали маленьких детей и уже не содрогались при мысли о том, чтобы утолять свой голод человеческим мясом... Кто мог бы спокойно изображать эти ужасные сцены? Прежде мы набросились на кожу и шкуру буйволов, чтобы ее глодать. Многие из нас мололи кости животных и смешивали эту муку с водой из источника Аретузы. Маленькая мерка пшеницы стоила 150 и даже 200 золотых талеров. Но ужаснее всего было то, что за голодом пришла зараза и так называемый тетанус, который унес очень много жертв. У одних апоплексический удар поражал одну часть тела, другие умирали сразу. Некоторые раздувались, как мехи, и представляли из себя ужасное зрелище, пока их не поражала смерть. Когда Сиракузы были взяты, начальник города, знатный патриций, заперся в крепости. Он с семьюдесятью товарищами был взят в плен живым и через восемь дней казнен. Он встретил смерть мужественно, в возвышенном спокойствии духа. Ничто не могло его заставить его изменнически продать благо города за свою личную безопасность. То
