алкалоидами? Он содержит азот – и у него горький вкус. Изучите историю опиума, если желаете узнать побольше о нашей семейной истории, горькой истории. Вы увидите, что я не первый в роду, кто занимается маскировкой дурных запахов. Когда Ост-Индская компания нуждалась в посредниках для незаконной перевозки опиума в Китай – чтобы, как говорили владельцы, не «навлечь позор» на нее «участием в недозволенной торговле», – Флитвуды вызвались одними из первых. Ранняя форма отмывания денег. Настоящие работники прачечных, вот кто они были, эти предшественники торговцев оружием и фармацевтических компаний, позволяющих нашему правительству не пачкать руки.
С одной стороны кости, а с другой – наркотики. Таково было наше наследие, если верить Джеку.
20
Я смотрела, как летние поля юго-восточной Англии расстилаются за окном поезда, словно новое лоскутное одеяло на старой кровати; укрощенный пейзаж, где «зеленые участки» были только ресурсами для строительных компаний, где каждая дорога намекала на разделение собственности: это ваше дерево, а это мое. В той дикой местности, которую описывал Джек, нам придется мыться в холодной воде, неделями не менять одежду; мы будем подниматься из субтропических долин, заросших гигантскими папоротниками, пробираться сквозь десять тысяч футов рододендроновых зарослей на горные перевалы, где альпийские цветы уменьшились от недостатка кислорода, а потом вновь спускаться в умеренные луга, утопающие в яблонях, абрикосовых и ореховых деревьях. Каков он на запах, на вкус, этот высокогорный тонкий воздух?
Даже не столько искусственный воздух ЮНИСЕНС, сколько тревожные напоминания о Робине побудили меня сократить визит в компанию. После обеда, несмотря на протесты мужчин и несмотря на то что сегодняшняя поездка планировалась за десять дней, я, сытая по горло больничной обстановкой, извинилась и ушла.
– Беспокоюсь за собаку, – солгала я. (Рассел все еще оставался в Эдеме.) – Он терпеть не может конуру.
На самом деле, хотя мне очень понравился Бен Фиск и я искренне верила, что Кристиан и Джек – замечательные ученые, что-то в предстоящей экспедиции меня настораживало.
Это был один из таких вечеров, когда с транспортом не везет совсем. Задержки на «Северной» линии, «по причине человека, оказавшегося под поездом», как зловеще пояснил громкоговоритель; отчаявшиеся толпы на Кингс-Кросс – столько народу, что я пропустила три битком набитых поезда, прежде чем смогла втиснуться в вагон. К тому времени, как я повернула ключ в замке Эдема, была почти полночь. Все равно Рассел будет рад, что я вернулась пораньше.
Я оставила для него включенный свет и увесистый окорок, купленный у мясника, обожавшего моего терьера, а Толстя обещал сходить с ним на прогулку.
– Рассел! – окликнула я, захлопывая за собой дверь и включая свет. – Рассел!
До меня донесся странный звук, но это был не Рассел. Вдруг он заболел? Я бросила сумку и взбежала вверх по ступенькам.
Там были двое мужчин. Оба были мне незнакомы, но я увидела сотни книг, которые они свалили с полок, разорвали и бросили на пол. Не помню, вскрикнула ли я, когда повернулась, поскользнулась и покатилась вниз по лестнице. На заднице, на коленках, падая, как в детских кошмарах, когда хочешь взлететь и не можешь, ты прикован к земле, а Потрошитель все ближе, Джек уже рядом, протягивает руку, и в эту секунду ты просыпаешься.
Чертова входная дверь заперта, тупик.
Сворачиваю в коридор. Три шага, и вот тогда я закричала. Там что-то лежит, что-то окровавленное, что видишь на обочине и отворачиваешься, не смотри-слишком-поздно-смени-тему-что-то-мертвое.
Я не слышала, как мужчина ударил меня.
– Рассел, – простонала я, когда вновь обрела сознание и увидела Толстю.
– Ты испугалась, детка. Это был просто большой кусок отравленного мяса, который эти ублюдки принесли для него, и полотенце, в которое его завернули. Рассел поднял такой шум после твоего ухода, что я забрал его сюда.
Именно Рассел своим лаем разбудил Толстю и бегом привел его по дорожке в центральный сад. Те люди уже ушли. Оставалось только вызвать полицию и «скорую», которая отвезла меня в травмпункт. Там Толстя ждал, пока доктор не просветил мою голову рентгеном и не отпустил домой.
Полицейские все еще были там, когда мы вернулись, но они не сильно надеялись, что смогут поймать виновных.
– Они вас, похоже, не ожидали, – сказал один из копов. – В какой-то мере вам повезло, что вы вернулись именно в это время, иначе ущерб был бы больше. Не считая головы. И еще больше повезло, что этот ваш не… – он хотел сказать «негр», но спохватился, – немаленький друг спугнул их.
Толстя настоял на том, чтобы провести эту ночь в кресле рядом с моим диваном, и я не пожалела об этом. Он еще спал, когда первая вспышка молнии разбудила меня, озарив комнату, словно экран кинотеатра. Не успела я сосчитать до одного, как грянул гром и прокатился по крыше. Та первая молния, похоже, во что-то ударила. Ночь вдруг почернела, все уличные фонари погасли. Рассел залаял, и Толстя широко открыл глаза.
– Черт! Что за хре?…
И тут снова этот впечатляющий, неземной свет, будто гигантский слепящий проектор. И сразу же сокрушительный удар грома. Я опять услышала треск и какой-то еще звук, словно в саду что-то выдергивалось, скрежетало, рвалось. Прежде чем Толстя смог остановить меня, я соскочила с дивана и подбежала к заднему окну, выглядывая туда, где стоял тис, изогнувший позвоночник своего ствола. Наш старый левиафан медленно, разминая члены, поднялся, наклонился, словно готовясь прыгнуть, а над ним фонтаном брызнула белая крупа бедренных, больших берцовых, лучевых костей, черепов, челюстей, грудных клеток и позвонков. Все кости мясника.
Я почувствовала, что Толстя встал рядом. Мы оба были не в силах отвести глаза. Его пальцы впились в мое плечо.
– Господи Иисусе!
– Довольно, – сказала
– Невозможно подсчитать ущерб, нанесенный потерей нашего тиса, – говорил мне мистер Банерджи, человек, через которого земля обретала голос, список всех ее завоеваний и потерь.
Тис был живой историей, заявил он, реликвией, которую нельзя взять и поместить в музей, сохранить для потомства – во всяком случае, не при нашей жизни. Безусловно, какому-нибудь будущему поколению это удастся («Посмотри, дорогой, – это дерево. Они раньше стояли у нас для тени, пока мы не изобрели торговые центры»). Нельзя реконструировать шестисотлетнее тисовое дерево. И как его оплакивать? В какое древесное похоронное бюро звонить?
Оно долго пролежало на траве и оставило призрачную желтую тень, какие фотографирует Ник. Еще вчера оно стояло во всей красе, а назавтра уже исчезло.
Сначала человек из районного отдела по градостроительному контролю заверил меня, что дерево, записанное под номером три тысячи двести шестьдесят пять в его списке охраняемых природных объектов, нельзя спасти. Вероятно, его корни были ослаблены сильной прошлогодней бурей, сказал он, а потом еще больше ослаблены нашими с Вэлом раскопками. Потом из службы по уходу за деревьями мне прислали предложение по его уничтожению, которое должен был утвердить поверенный. Наконец приехали лесоводы, тихие люди, которые предупредили, что я лишусь не только дерева, но и всех маленьких папоротников и диких растений вокруг него.
– Не люблю резать тис, – потряс головой тот, что был старше.
– Да уж, не повезло, – согласился его помощник.
Я наблюдала, как они отсекали меньшие корни и ветви, одну за другой, а потом в дело вступили большие пилы, пронзительные, как бормашина, и аппарат, вытянувший из земли последние корни. Осталась глубокая яма с неровными краями, похожая на зияющую кровавую дыру, из которой удалили зуб мудрости, вмятина от нашего временного хранилища – как там называл это Джек? Измеримого наслаждения?
– Настоящий Шервудский лес у вас тут был, а? – сказал перед уходом старший из лесоводов. И добавил
