доказательством «А» – очерк Магды о зарослях манго в Калькутте, сделанный через несколько дней после того, как они с Джозефом приехали сюда, или же клочок бумаги, озаглавленный «Рецепт состава для переплетения книг», выпавший из ее дневника?
Сны, навеянные опиумом, – вот как назвал бы Джек ту бумажную повесть, что я собрала.
Сперва вы видите вереницу ноготков, плывущих вниз по бурой реке, словно желток разбитого яйца в жидкой подливке. Цветы обвиваются вокруг мола, тянутся вслед за сампаном,[37] разрезают мутное отражение дворца в Гарден-Рич, пока их наконец не прибивает к чему-то странному, выбеленному, наполовину зарытому в прибрежный песок. Кажется, что это большая мягкая резиновая кукла, но потом рука поднимается, делает медленный взмах в неожиданном направлении…
«Тело человека, чья семья слишком бедна, чтобы заплатить за его сожжение, – то было первое, что показал мне Джозеф, когда мы плыли вниз по Хугли, и я наблюдала, как джонки и долбленые лодки скользят по воде, увлекая за собой ноготки с гхатов,[38] расположенных выше, в Хауре».
Но для более точного представления нам нужно заглянуть еще дальше назад, перевернуть несколько предыдущих страниц, разворошить пару листьев в компосте…
Она была второй женой Джозефа. Первая умерла в родовых муках вскоре после того, как они поженились.
– Доктор велел мне выбирать между женой и ребенком, – рассказал он Магде за несколько недель до их собственной свадьбы. – Он клялся, что, если я пожертвую матерью, ребенок выживет, хотя его носили в чреве всего семь месяцев. Но я выбрал свою жену. В конце концов они оба умерли.
И он задумчиво поглядел на Магду, оценивая ее крепкое и тонкое тело и ясные золотисто-карие глаза, как будто просматривал выгодный банковский баланс.
– Ты, впрочем, не умрешь. Ты сильная.
«Сильная женщина – и это все, чего он хотел? Устойчивая валюта для поддержания его слабых резервов?»
Она приехала в Англию в 1873 году, чтобы занять место компаньонки у сестры своего отца, той самой старой девы, которая в 1881-м посоветует Магде принять предложение Джозефа Айронстоуна.
– Потому как тебе уже почти двадцать семь, и ты не молодеешь с годами, – заметила тетя. – А он привлекателен и когда-нибудь станет богат.
Ее племянница, может, и не была из тех, кто «вернулся несолоно хлебавши» – так жестоко называли отвергнутых участниц английского рыболовного флота, отправившихся в Индию ловить в свои сети влюбчивых европейских мужей, – но единственное, чем по-настоящему могла завлечь Магда будущего супруга, – состояние ее отца, – находилось в прямой зависимости от уменьшавшегося рынка сбыта опиума.
– Ты прождешь слишком долго, девочка моя, если не выйдешь за этого, – говорила тетя.
«Как же это получается, что мы так далеко отклоняемся от наших мечтаний? Почему довольствуемся намного меньшим? Помню, от этих тетиных слов мне стало страшно и одиноко. Угасла всякая надежда на продолжение моих занятий ботаникой. Мысленно возвращаясь теперь к тому времени, я никак не могу представить себя той девушкой, которая вступила в брак с Джозефом Айронстоуном».
Она не находила его привлекательным, этого маленького, изнеженного человечка, чьи черты лица были бы по-девичьи миловидны, не будь они так заострены, как будто изнутри слишком сильно натянули нитку.
– Белый, как кость, – пошутил он о своем цвете лица при их первой встрече, случившейся вскоре после того, как компания его отца стала поставлять костяную муку для огромного сада ее тети.
Шуток было немного. Иногда Магда была уверена, что их свело вместе только общее чувство утраты. Они оба в детстве лишились матерей – она из-за холеры, он во время восстания сипаев; и все же его, казалось, по-прежнему влекла к себе страна, где он родился, – а может, представление Магды о ней. Даже спустя восемь лет, проведенных в Англии, Индия оставалась в ее памяти переменчивым калейдоскопом слепящего света, ежедневной уличной оперой жизни, и смерти, и перерождения.
– Ты думаешь, мы могли бы вернуться в Индию и измениться, переродиться? – спрашивал ее Джозеф.
– Переродиться, не измениться… – Она не могла этого объяснить.
В ее Индии ничто не оставалось прежним и все было неизменным. Он быстро коснулся ее руки своими белыми тонкими пальцами – ей показалось, будто она ощутила на своей коже высушенные крылья мотылька.
Она не любила Джозефа, Магда признавала это, но его печаль трогала ее. К тому же она была достаточно одинока, чтобы не видеть смысла в романтических отношениях. Ее мир еще не был безнадежно потерян для любви, но все романтические чувства она связывала с фосфором (тем самым, что содержится в рыбе и мозге), элементом, который легко воспламеняется при контакте с воздухом, и зачастую с гибельными последствиями.
Дурные предзнаменования сопутствовали этому браку с самого начала – так шептались слуги. Рецидив малярийной лихорадки помешал отцу Магды, Филипу, приехать в Англию на свадьбу, а тетка ее просидела дома из страха заболеть гриппом, так как весь день шел проливной дождь. Дождь лил не переставая еще два дня, в течение которых Магда перевозила свои вещи в дом Айронстоунов, куда пара отправилась сразу же после церемонии. Это было темное и мрачное место, где каждый уголок служил напоминанием о близости смерти, и Магда даже подозревала, что Лютер Айронстоун, не то из-за утраты жены и дочери, не то из-за каких-то собственных внутренних наклонностей, развил нездоровые интересы и увлечения, под стать его роду занятий. Желая, чтобы погода наконец позволила ей сбежать в огромный, пышный сад (хорошая реклама для костяной муки Айронстоуна), она подолгу глядела в окно на растения, чьи листья, согнувшиеся под тяжестью воды, были слишком широки для здешнего климата. Почти муссонный дождь, думала она, удивляясь про себя, как выживали эти изгнанники зноя. Одни из всех сил пробивались к свету, вырастая длинными и нескладными. Другие желтели. Третьи свивались в бурую дерюгу, словно в саван.
«Я закрыла глаза в этом зеленом свете и представила себе, что нахожусь где угодно – только не здесь».
В первую брачную ночь Магда ждала мужа в своей спальне – долго ждала и наконец заснула, не погасив лампу. Она думала, что ее разбудил ветер, от которого колыхались и трепетали занавески, будто храмовые танцовщицы. Несмотря на дождь, в комнате пахло пылью. Она села в кровати и увидела Джозефа – он был в кресле напротив нее, молча наблюдал за ней неподвижными и широко распахнутыми глазами.
– Они все умирают, – сказал он. – Ты увидишь.
Ее кожа под тонким белым кружевом похолодела.
– О чем ты?
– Все, кого я люблю. Чтобы скрыться от него.
– От кого, Джозеф?
«Что я наделала? За кого я вышла замуж?»
Он молча встал и вышел, и следующие три дня она его не видела. Она, впрочем, встречалась со своим свекром. Магда заметила неприязнь на его плоском лице, похожем на устье реки, песчаное и изборожденное глубоко врезавшимися руслами морщин. За все недели их знакомства он не выказал никакой теплоты по отношению к ней, невесте своего сына; и теперь он не переменился. Ей потребовалось все ее мужество, чтобы спросить, знает ли он, куда ушел Джозеф.
– Ушел туда же, куда и его мать, судя по всему, – резко прокаркал Лютер Айронстоун и нахмурился, будто это Магда была виновата.
Интересно, думала Магда, может, он находит меня слишком старой или слишком невзрачной, недостаточно богатой.
– Знаешь, я измерял Джозефа, – добавил он. – У него не такая скелетная структура, как у нее. Но у него все то же самое. Это все Конгривы, и ко мне не имеет никакого отношения.
