Рыба, кровь, кости

Трехэтажный, украшенный галереями дом возвышался над наступавшей со всех сторон растительностью примерно в полумиле отсюда; с этого расстояния вполне можно было поверить, что он в целости и сохранности. Через пятьдесят шагов стало ясно, что если какие-либо примечательные викторианские призраки и бродили между колонн на верандах, они уже давно привыкли к общинной жизни индийцев: особняк Флитвудов превратился в трехэтажную бенгальскую деревню. На бывших лужайках паслись стада коз, на перилах развесили стираное белье, а под главным портиком величаво вышагивала белая корова, останавливаясь, чтобы расставить на мраморном полу холла ряд бурых запятых навоза. Внутри было не лучше: там свободно бродили цыплята, козы и коровы, а несколько сквоттеров устроили себе жилье. Молодой человек с радостью провел меня наверх по плавно закруглявшейся винтовой лестнице, ступая босыми ногами рядом с овощами в банках из-под консервов, заменявшими комнатные пальмы.

– Глянь на башню! – сказал он, когда мы вышли на плоскую крышу, и жестом изобразил выстрел из ружья. – В сорок седьмом году бунты из-за раздела. Много убили.

Он толкнул дверь в комнаты на верхнем этаже, и я протерла рукой пушистую от пыли поверхность стеклянного шкафчика. В получившемся окне я разглядела коллекцию рассыпающихся в прах растений и чучел колибри. Такие же шкафчики висели под потолком.

– Вы смотрите еще?

– Нет, этого достаточно.

Потерпев неудачу и перепачкавшись, я прислонилась к парапету раскаленной солнцем крыши и задумалась, это ли моя прославленная история.

– Стеклянный дворец! – Юноша, чувствуя мое настроение, пытался приободрить меня, показывая на останки огромной оранжереи, напоминающей те наброски, которые я попросила клерка отксерокопировать. – Пошли!

Мы с трудом пробрались сквозь заросший сад мимо затхлого прудика, спрятавшегося под пологом пальм, и разбудили древнего сторожа, которого, казалось, обрадовало мое появление. Все формальности свелись к тому, что он спросил: «Ваше имя?» На что я ответила: «Клер Флитвуд», – и была награждена лучезарной улыбкой.

– Мисс Флитвуд! Какое счастье наконец-то вас видеть!

– Вы ждали меня?

– Ну конечно, конечно! Ведь это дом Флитвудов.

– Ах, да. Вы же не хотели сказать…

– Пожалуйста, сюда. Наконец-то вы увидите, как хорошо я сохранил все для вас. – Старик явно заблуждался, но противоречить ему не было смысла.

Воздух внутри был густой и сладкий, словно тропический лес заключили в стеклянные стены, пальмы над нами пробивались Сквозь металлическую сетку крыши, как жирафы в кустарнике, а над головой порхали яркие длиннохвостые попугаи, для которых наполнили водой две огромные раковины моллюсков. Я слышала крики девушек, плескавшихся в реке неподалеку, приглушенный стук какого-то водного транспорта, пропыхтевшего мимо.

– Я был здесь всю жизнь, с детства, – гордо произнес сторож. – С тысяча девятьсот восьмого года, когда я впервые приехал сюда с дядей.

– Расскажите мне об этом месте – Стеклянном дворце, как его назвал тот юноша.

– Об этом месте? В этом месте мистер Флитвуд проводил все свои эксперименты.

– Кто здесь работал?

Он лукаво улыбнулся.

– Вы знаете.

Я решила ничего на это не отвечать.

– Сохранились ли какие-нибудь записи?

– Старые записи потеряны или все съедены белыми муравьями, уже давно. Или они у этой новой компании, которая тут появилась.

– ЮНИСЕНС?

– Ха. – Мягкое индийское выражение подтверждения, слово, похожее на короткий язвительный смешок. – У этой дурацкой шпемс-бремс-сенс компании, ха.

– У вас тут много посетителей?

– Никто сюда не ходит. Уже много лет. – Это, впрочем, кажется, не сильно расстраивало его, этого тепличного Рипа ван Винкля. – Но мы всегда держали все для вас наготове.

– Боюсь, вы приняли меня за…

– Он, впрочем, приходил. Тот, другой.

– Какой другой?

Я вдруг заволновалась. Джек?

Мой юный гид уже давно ушел, но старик понизил голос, будто нас могли услышать.

– Вы знаете. – Он загадочно и проницательно смотрел на меня. – Искал вас. Но только один раз, так сказал мой дядя. Так давно. – Он коснулся меня своими иссохшими, костлявыми пальцами, словно по моей руке скользнула веточка, с которой опали все листья. – Тот, кого вы любили.

Спятил, подумала я, прокладывая сквозь джунгли обратный путь к двери, беспокоясь, как бы этот старик, встретивший меня с такой радостью, не открыл мне больше, чем я хотела увидеть, не оказался большой коричневой змеей, исподтишка пожирающей попугаев.

Извилистая дорожка, тянувшаяся от теплицы, когда-то, наверно, проходила сквозь остатки бордюра из цветов, теперь поглощенного грабительскими набегами сорняков; они цеплялись за мою одежду, как безумные намеки того старика. Я надеялась найти рисунок того заброшенного сада с папиной фотографии, «сада Джека», но везде царили хаос и запустение. Я обрадовалась, когда наконец достигла неровного края поляны, на которой стоял дом Флитвудов, а потом увидела Ника, ожидавшего меня на скамье, опоясывавшей большое дерево у реки.

– Где тебя носило? – спросил он.

– Извини, я немного увлеклась исследованиями. Что такое, Ник? Ты как будто встревожен. Это из-за Джека?

Мои слова, казалось, застали его врасплох.

– Что ты имеешь в виду?

– Ты говорил, что собираешься позвонить ему еще раз отсюда.

– А, я думал, ты про… Нет, я не говорил с Джеком. Линия по-прежнему не работает.

– Ты думал, я про что?

Он потряс головой.

– Я тебе потом скажу.

6

В тот вечер за ужином Ник был раздражителен и обеспокоен, и то, что мы делили стол с группой моих соотечественников-американцев, явно не улучшило его настроение. Это были люди того сорта, рядом с которыми мне хотелось заговорить с сильным китайским или русским акцентом. Они без конца обсуждали ужасы Калькутты, нищету, попрошаек, грязь и что «кто-то должен че-то сделать». Кто? ~ чуть не спросила я. Может, дядя Сэм, который так хорошо постарался в Лос-Анджелесе и Детройте? После того как они ушли, я быстро сказала Нику:

– Слушай, надеюсь, ты не думаешь…

– Что? Что не думаю?

Слыша боль в его голосе, я хотела сказать ему, как сильно мне нравятся он и его город, нравятся за все то, в чем они не походили на меня и на то, к чему привыкла я. Именно отличия Индии так привлекали меня, эта способность Ника быть уверенным и чувственным в той мягкой манере, какую я встречала у немногих американцев и англичан. Что-то такое, что даже американцы не могут выложить при всем народе. Я испытывала к нему эту ужасную, безнадежную нежность, и лучшее, что я могла сделать, это спросить:

– Ты когда-нибудь тоскуешь в Лондоне по Калькутте?

– Тоскуешь? – переспросил он, словно я попросила его показать регистрацию в британском паспорте. –