– Что? А, герао. Это очень опасное калькуттское усовершенствование метода Ганди – многочисленного пассивного сопротивления. Толпа окружает человека и лишает его возможности всякого движения, не касаясь, но угрожая ему. Студенты делают это с преподавателями, служащие с работодателями. Люди, бывало, с ног валились от изнеможения под взглядами своих мучителей.
Толпа вокруг нас тоже начала выкрикивать лозунги в сторону приближающихся демонстрантов. Здоровой рукой Ник взял меня за плечо и привлек к себе.
– Если я скажу:
Я повернула к нему лицо.
– Если думаешь, что тебя тут растопчут, как какого-нибудь мученического ангела-хранителя, пока я буду искать безопасное место, то можешь забыть об этом!
– Верно. – Ник сумел выдавить нервную улыбку. – Однокрылый ангел точно не справится с такой толпой. Так что я побегу, а ты будешь защищать меня. Как тебе такой расклад?
Протестующие были теперь не более чем в пятидесяти футах от нас, они держали свои плакаты, как сабли, и толпа, частью которой мы являлись, стала отступать; все пихались, торопясь поскорей убраться. Женщина перед Ником споткнулась и полетела вниз, увлекая его за собой, заставляя упасть на колени. Я повернулась, чтобы помочь ему, и ощутила, как в меня врезается толпа, толкает, словно бревна, пойманные бурным потоком. Я вытянула руку, чувствуя, что теряю равновесие, и внезапно у меня перед глазами встал образ потерянной руки Ника, те крики, что он тогда слышал: «Рука! Рука!» Вдруг из ниоткуда появился наш комичный жрец Кали, теперь уже сама сдержанность; почти не касаясь наших рук, он закружил нас в приливной волне, угрожавшей подмять под собой.
И тут мы оказались внутри и в безопасности.
Происшествие потрясло нас обоих, хотя к тому времени, как мы дошли до отеля, Ник уже настаивал, что выступление было сравнительно мирным.
– Это столица промышленных и политических раздоров. Мы превратили это в искусство.
Прикончив свой третий джин-тоник, он резко опустил стакан на стол и спросил хозяйку, нельзя ли послушать новости по ее радио – аппарату, выглядевшему так, словно последнее, что он транслировал, была «Битва за Англию».
Служба мировых новостей Би-би-си уделила очень немного времени сегодняшним беспорядкам. В стране, где катастрофы измерялись тысячами убитых, наш мятеж мог быть удостоен всего одного абзаца.
– По-моему, говорят, что самые серьезные беспорядки среди гуркхов происходят в районе Дарджилинга и Калимпонга, – сказала я.
– Это-то меня и беспокоит. Ведь именно туда мы направляемся. Попробую-ка я лучше связаться с Джеком. Он и остальные уже должны быть в Калимпонге.
5
Спустя полчаса Ник вернулся ко мне в ресторан; его лицо было напряжено.
– Я не мог дозвониться – ни из отеля, ни из телефонной будки на улице. Телефонистка сказала, что линии не работают – не то умышленно повреждены, не то из-за позднего муссона, они не знают.
– У нас здесь есть еще пара дней. Может, к тому времени их починят.
На следующее утро он снова попытался позвонить Джеку, но безуспешно.
– Что нам делать? – спросила я.
– Не знаю, пожалуй, то, что запланировали. Я попробую еще раз из ЮНИСЕНС. Если линии по-прежнему не будут работать, останется только надеяться, что все гуркхские беспорядки закончатся раньше, чем мы полетим на север.
Наверно, Ник старался казаться спокойным ради меня, но мне не очень-то помогло то, что всю дорогу в лабораторию ЮНИСЕНС он нервно барабанил пальцами по стеклу и то и дело просил таксиста прибавить или уменьшить мощность кондиционера.
– И дом, и фабрика Флитвудов были построены на берегу Ганга, вот здесь, в северо- западной части города, – рассказал нам служащий ЮНИСЕНС, указывая на дом неподалеку, чей изящный греческий силуэт выгодно контрастировал со скупыми, функциональными линиями лаборатории, – так как там было легче разгружать ящики с переработанным опиумом, доставлявшиеся осенью и весной по реке из Патны.
ЮНИСЕНС приобрела их в собственность в семидесятых годах двадцатого века, а покойная мисс Александра Айронстоун передала нам в дар все бумаги компании ее матери.
Огибая здание лаборатории, он провел нас в маленький музей.
– Здесь вы видите то, что называют «черной землей», а также «опиумом компании», из-за черного цвета этой массы и связи с Ост-Индской компанией. Семья Флитвудов схожа с «Джардин и Мейтсон», международной торговой корпорацией из современного Лондона и Юго-Восточной Азии: и те и другие первоначально сколотили свое состояние исключительно на опиуме. – В его глазах мелькнул коварный огонек. – Вы знаете, что самый первый мистер Джардин в конце концов умер от страшной и мучительной болезни? Есть суеверие, согласно которому, все, кто занимается опиумом, плохо кончают.
– Над мистером Мейтсоном опиумное проклятие, кажется, не тяготело, – заметил Ник. – Он дожил до девяноста лет, построил себе замок и сделал политическую карьеру.
Служащий кивнул, ничуть не огорчившись, и с безмятежной улыбкой спросил, чем я интересуюсь.
– Я бы хотела просмотреть архивы с тысяча восемьсот восемьдесят пятого по тысяча восемьсот восемьдесят девятый год, – ответила я. – Я ищу какие-нибудь сведения об Уильяме Флитвуде или… или о семье Риверсов. Может, был какой-нибудь доктор Риверс?
Ник странно взглянул на меня:
– Риверс? Почему Риверс?
– Да так, ничего. Догадка. Салли что-то упоминала однажды.
– Возможно, вам лучше начать поиски с книг учета смертности служащих, – сказал клерк. – Там зарегистрированы смерти всех, кто работал на Флитвудов в то время. А вы, мистер Банерджи? Чем я могу быть полезен?
– Я собираюсь сделать несколько фотографий лаборатории, – отозвался Ник, показывая разрешение, выданное нам Кристианом Гершелем перед отъездом.
Поражение, должно быть, было написано у меня на лице, потому что клерк, когда вернулся через час, тут же спросил с нескрываемым злорадством, нашла ли я каких-либо Риверсов.
– Сотни. Но не докторов.
Флитвудская компания вела годовой учет смертности сотрудников все время своей работы, с 1720 по 1890 год, когда Магда продала ее. Я наугад открыла одну из книг, относившихся к 1880-м, чьи листы гусеницы превратили в решето, и увидела длинные ряды Риверсов, записанные каллиграфическим почерком.
– Такое ощущение, что это было общее имя для половины индийцев, которые здесь работали.
Он наградил меня легкой улыбкой:
– Я тоже так думаю. Возможно, это была шутка английского делопроизводителя, неспособного произнести наши имена.
– Почему же вы не сказали мне об этом раньше?
Он и ухом не повел.
– Вы не спрашивали.
– Но…
Его лицо оставалось невозмутимым.
– Вам нужно еще время?
– Нет. Я была бы вам очень признательна, если бы вы сделали копии вот с этого. – Я протянула ему несколько заинтересовавших меня изображений и документов. – И скажите моему другу, когда он закончит, что я пошла прогуляться в дом Флитвудов.
– Дом закрыт, мадам. Когда Магда Айронстоун умерла, он остался государству в качестве музея. С тех пор там не трогали ни одного предмета. Но, к несчастью, на охрану, которая впускала бы посетителей, нет денег.
– Я не собираюсь проводить там инспекцию, – сердито ответила я, – просто хочу размяться.
