— Вот этого. — Он поцеловал ее, его движения были медленными и настойчивыми, он полностью контролировал себя.
Ее отклик был каким угодно, но не равнодушным. В то же мгновение, как он прикоснулся своими губами к ней, ей показалось, что она вспыхнула, словно спичка коснулась сухой соломы. Она почти ожидала, что ее волосы затрещат. Он опьянял ее, как вино, и она раздвинула губы, без слов умоляя его целовать ее глубже. Его руки охватили ее плечи и затем скользнули по рукам и за спину. Она прижалась к нему, полная желания, какого никогда не испытывала раньше. Что было в этом мужчине, что заставляло ее так отчаянно желать его? Это, думала она, испуганная, любопытная, было то, что провело ее через многие свидания, через три разрушенных романа, чувство, что один мужчина может заменить весь мир. Его поцелуй, прикосновение его рук увели ее куда-то далеко, в страну мечты.
Он провел ее несколько шагов к узкому проходу. Комната была темной, открытые окна пропускали пахнущий соснами ветер. Она упала на кровать, обнимая его.
— Черт, — прошептал он, — ты сексуальна, как сто чертей, Лолли.
О, она хотела его, и ей хотелось быть такой сексуальной, как он думал. Ей пришло в голову, что, пока она с ним, она больше не Оливия, неудачница три раза, Оливия, которой не везет в любви. Она была в огне, и жар исходил из скрытого источника внутри нее. Она почувствовала его руку на своей голой ноге, теплую и ищущую, и она, к своему полному изумлению, обнаружила, что она была готова на все. Она начала двигаться, прижимаясь к этой нежной ищущей руке, желая, чтобы он поторопился.
— Коннор, — ей удалось выдохнуть его имя, — пожалуйста…
Он отодвинулся, поднялся и включил маленький стенной светильник.
— Да, — сказал он, его голос был полон сожаления. — Да, прости.
О боже. Он не понял. И ради всей своей жизни она не могла двинуть и мускулом. Она все еще была под влиянием парализующего желания. Она, должно быть, выглядела шлюхой, с юбкой, задранной на бедра.
— Тебе жаль? — умудрилась прошептать она.
— Я позволил себе зайти слишком далеко. Я вроде как забыл. — Он покачал головой, улыбаясь, осуждая самого себя. Он взял ее за руку и помог подняться на ноги. — Это неправильно. Я не хочу тебя обманывать. Прости, — повторил он.
Она таяла. Ее колени ослабли. Она прислонилась к нему, ослабев от поцелуев. Жаль? Ему жаль? Она была той, кого отвергли, и ей хотелось закричать от разочарования.
Его рука погладила ее по голове. Ее сердце билось. Она хотела, чтобы он поцеловал ее еще, потому что эти первые поцелуи истомили ее и ей хотелось снова оказаться в его объятиях.
Пока она пыталась сообразить, как сказать ему об этом, он отпустил ее и отвернулся. «Подожди, — хотелось сказать ей. — Кровать здесь, и я здесь и…» О боже. Вместо этого она сидела там, как в тумане, пытаясь сообразить, что пошло не так, почему он оттолкнул ее. Может быть, думала она, это случилось, когда они целовались. Коннор забыл, что она Лолли Беллами, девочка, над которой все смеялись. Девочка, которую он сам прекратил в шутку. Может, было что-то во вкусе ее губ или и движениях, что напомнило ему о прошлом и оттолкнуло его. И часть ее — большая часть — все еще находилась в прошлом, в месте, которого она никогда не покинула.
— Эй, — прошептала она. — Я получила от тебя весьма противоречивые сигналы.
— Да, я прошу прощения, Оливия. Это никогда не повторится.
Она начала было спрашивать его, что заставило его передумать, почему он перешел к наступлению… и вернулся к нулю всего за одну минуту. Потом она поняла, что на самом деле не хочет этого слышать. В предыдущие три раза она слышала достаточно. «Ты хорошая девушка, Оливия», и затем следовали всевозможные но. Они находили массу слов, чтобы заполнить пустые места, но, когда дело доходило до извинений, мужчины никогда не были изобретательными.
26.
Августовская жара накрыла лагерь «Киога» словно стена огня. Дэзи, Макс и их отец не нашли ничего лучшего, чем рыбачить все лето, но, во всяком случае, когда они плавали по озеру в каноэ, прохладный ветер давал им кое-какое облегчение. Их гребля давно улучшилась, и, когда пришло время возвращаться через пару часов рыбалки, они быстро и ловко подплыли к доку. Макс профессионально обмотал удочку леской, и они вылезли, пока отец ставил лодку на место. Плечи Дэзи ныли от гребли и от забрасывания удочки множество раз.
Рыбалка — одно из самых бесцельных занятий, известных человеку, решила она. Почему она называлась спортом, было выше ее понимания.
Разочарованная и потная, она схватила бутылку с водой.
— Я иду поплавать, папа. Ты хочешь… — Она запнулась, ее голос упал, когда она увидела выражение его лица. Каким-то образом она уже знала, не оборачиваясь, что увидит в конце дока.
— Мама! — Макс бросился вперед, переходя на бег, и оказался в объятиях матери.
Дэзи в панике взглянула на отца.
— Все в порядке, — успокоил он ее. — Пойди поздоровайся с мамой.
Дэзи медленно приблизилась к матери, безуспешно стараясь спрятать подступившие слезы. Макс прижимался к ней, словно магнит, зарывшись лицом в ее грудь. Мама выглядела в лесу совершенно не на месте. На ней была отутюженная юбка в складку и хрустящая белая рубашка, которая не помялась даже на этой жаре. Ее волосы были тщательно зачесаны назад, макияж наложен аккуратно и продуманно. Настоящая скаутка.
Правда, у мамы в глазах стояли слезы, и Дэзи знала, что сейчас произойдет.
— Ты приехала, мамочка. — Макс тараторил, не замечая предупреждающих знаков. — Разве тут не чудесно? Пойдем, я покажу тебе все. Мы работали, все мы…
— Я хочу увидеть все, Макс, — сказала ему мама. — Позволь мне также поздороваться с Дэзи.
Они обнялись, и для Дэзи это было странно, и она ненавидела это. Когда она была маленькой, она таяла в материнских объятиях и чувствовала себя защищенной и окруженной заботой. Сейчас все было по- другому. Даже волосы ее мамы. Они были слишком короткими. В этом году она подстригла волосы и отдала их на парик, чтобы помочь подруге, которая боролась с раком груди. Как могла она быть такой хорошей подругой и такой несчастной женой?
— Привет, детка, — сказала ей мама, отодвигаясь назад. — Я так по тебе скучала.
— Я тоже. — Дэзи вырвалась из объятий.
Это было не совсем честно. Она скучала по тому, какой была их семья. Она смотрела на этих людей, на их знакомые лица, и попыталась вспомнить, как они смеялись вместе, чувствовали себя в безопасности, были счастливыми, все под одной крышей. Куда делась ее семья? Это было так, словно они попали в какое- то другое измерение, оставив этих, других, в их доме, этих людей с нахмуренными лбами и дрожащими губами и глазами, которые наполнялись слезами, но не давали им воли.
Папа выглядел обороняющимся и испуганным. Только минуту назад он смеялся и брызгался в лодке и учил их глупым лагерным песням.
— София, — произнес он, и это прозвучало вымученно.
— Пойдем, мама, давай я тебе все покажу.
Макс, похоже, решил быть веселым, действовать так, словно все в порядке. Он взял ее за руку и стал изображать экскурсовода, показывая ей лагерь, указывая на все проекты, которые они закончили, чтобы приготовить место к празднованию Наны и дедушки. Обед был готов, хотя все были напряжены оттого, что мама приехала. Дэйр приготовила дыню и холодное вареное мясо, но у Дэзи не было аппетита, и она только немного поклевала еду. Макс тоже. Она видела, как он стоял в дверях столовой, глядя на веранду, где их родители говорили тихими, напряженными голосами. Мама стояла с руками, сложенными на животе, словно у нее болел живот. Папа поднял руки, защищаясь.
Дэзи подошла к Максу и положила руку ему на плечо. Он посмотрел на нее, его глаза были огромными
