- Значит, это хорошие новости, да? – спрашивает тетя Диана. – Ведь, если она может самостоятельно дышать, значит, она скоро очнется?
Социальный работник выдает натренированный сочувствующий кивок.
- Это хорошо, если она сможет дышать самостоятельно. Это показывает, что её легкие выздоравливают и её внутренние повреждения находятся в стабильном состоянии. Но вопрос об ушибе головного мозга все еще остается открытым.
- Почему это? – влезает кузина Хизер.
- Мы не знаем, когда она очнется самостоятельно, или размер повреждений её головного мозга. Эти первые двадцать четыре часа самые сложные, и Миа получает самый лучший уход.
- Мы можем её увидеть? – спрашивает Дед.
Социальный работник кивает.
- Поэтому я здесь. Думаю, если Мию навестит кто-то из родных, то пойдет ей только на пользу. Но войти могут один-два человека.
- Мы пойдем, - говорит Ба. Дед уже стоит возле нее.
- Да, я так и подумала, - говорит социальный работник. – Мы ненадолго, - уверяет она остальных членов семьи.
Они втроем идут по коридору в полной тишине. В лифте социальный работник пытается подготовить бабулю и дедулю к тому зрелищу, что я из себя представляю, объясняя обширность моих травм, которые выглядят кошмарно, но вполне излечимы. Ведь больше всего врачей беспокоят именно внутренние повреждения.
Она ведет себя так, словно мои бабушка с дедушкой – дети малые. Они гораздо выносливей, чем кажутся. Дед был врачом в Корее. А Ба, она всегда кого-нибудь спасает: будь то птичка с переломанным крылом, больной бобер, или олень, которого сбила машина. Оленя потом выпустили на волю в заповедник живой природы, что довольно забавно, ведь Ба обычно ненавидит оленей, они жрут растения в её саду. «Красивые крысы», - так она зовет их. «Вкусные крысы», - приговаривает Дед, когда пускает одного такого на стейк. Но тот олень, Ба просто не могла вынести, видя, как он мучался, поэтому спасла его. Я подозревала, что она посчитала его за одного из своих ангелов.
И все же, когда они входят через автоматические двери, ведущие в отделение интенсивной терапии, оба замирают на месте, как вкопанные. Ба берет Деда за руку, и я пытаюсь вспомнить, видела ли когда- нибудь, как они держатся за руки. Ба взглядом ищет среди больных на койках меня, но только социальный работник начала было указывать в мою сторону, как Дед уже видит меня и направляется в мою сторону.
- Привет, утенок, - говорит он. Он уже сто лет меня так не называл, ну как минимум с тех пор, когда я была еще младше, чем Тедди сейчас. Ба медленно подходит к моей кровати, судорожно сглатывая, пока идет. Может быть, раненые зверушки все-таки не были такой уж хорошей подготовкой.
Социальный работник пододвигает два стула, ставя их в ногах моей кровати.
- Миа, твои бабушка и дедушка здесь, - они жестом говорит им присесть. – Оставлю вас наедине.
- Она может нас слышать? – спрашивает Дед. – Если мы будем говорить с ней, она поймет?
- Честно, я не знаю, - отвечает социальный работник. – Но ваше присутствие может быть успокаивающим настолько, насколько ваши слова будут успокаивать, - затем она довольно грозно на них глядит, как бы говоря, чтобы они не сказали чего-то такого, что бы расстроило меня. Я знаю, что это её работа предупреждать о подобных вещах, и что у нее и так забот невпроворот, и она не может все время быть очень чувствительной, но на секунду, я её ненавижу.
С этим она уходит. Ба и Дед еще с минуту сидят в полной тишине. Затем Ба начинает рассказывать про орхидеи, которые выращивает в своей оранжерее. Я замечаю, что она переоделась из своего рабочего комбинезона в пару чистых вельветовых брюк и свитер. Кто-то видимо заезжал домой и прихватил для нее чистую одежду. Дед сидит очень ровно, но его руки трясутся. Он не любитель поболтать, так что, наверное, ему труднее начать непринужденную беседу со мной сейчас.
Заходит еще одна медсестра. У нее темные волосы, и глаза светятся каким-то странным блеском, а может это просто макияж. У неё нарощенные акриловые ногти, а на них маленькие сердечки. Наверное, она очень усердно трудится, чтобы сохранить ногти в таком безупречном виде. Мне это нравится.
Это не моя медсестра, но она все равно подходит к Ба и Деду.
- Не сомневайтесь ни на секунду в том, что она может вас слышать, - говорит она им. – Она полностью осознает все, что происходит. - Она встает, уперев руки в бока. Я практически могу представить, как она лопает пузырь жвачки. Ба и Дед смотрят на нее, впитывая все, что она говорит. – Вы можете подумать, что врачи или медсестры выступают тут с развлекательным шоу, - рассказывает она, показывая рукой на стену с медицинским оборудованием. – Неа. Она - главная героиня шоу. Может она просто ждет своего часа. Так что говорите с ней. Расскажите, что она может воспользоваться всем временем, которое сочтет нужным, но пусть возвращается. Скажите, что ждете её.
***
Мама и папа никогда бы не назвали нас с Тедди ошибками. Или случайностями. Или сюрпризами. Или чем бы там ни было еще, олицетворяющее эти глупые эвфемизмы. Но ни один из нас не был запланирован, и родители не пытались этого скрывать. Мама забеременела мной, когда была совсем молодой.
Не подростком, но все равно молодой среди их друзей. Ей было двадцать три, и они с папой уже были год как женаты.
Забавно, но папа всегда был одним из тех, кто предпочитает строгий костюм с галстуком, то есть он был более традиционным, чем можно было бы представить. Потому что, даже имея волосы, выкрашенные в синий цвет, кучу татушек, кожаную косуху и работая в магазине музыкальных пластинок, он хотел жениться на моей маме в то время, когда все их друзья все еще наслаждались разгульной жизнью. «Подружка – это же такое идиотское слово», - говорил он. – «Я просто не мог так называть её. Так что мы должны были пожениться, чтобы я мог называть её своей женой».
***
В маминой же семье были серьезные проблемы. Она не вдавалась в подробности, но я знала, что её отец уже давно умер, а с матерью она не общалась, хоть сейчас мы и виделись пару раз в год с Бабушкой и Папой Ричардом, так звала мама своего отчима.
Поэтому мама была принята не только папой, но и большой, в большинстве своем нормальной, семьей, к которой он принадлежал. Она согласилась выйти за него, даже учитывая, что они были вместе всего лишь год. Конечно, они все равно сделали все по-своему. Их поженила мировая судья-лесбиянка, пока их друзья играли гитарную, более тяжелую версию «Свадебного марша». Невеста была в белом платье 20х годов и черных шипованных ботинках. Жених был в коже.
Мама забеременела мной из-за чьей-то еще свадьбы. Один из папиных друзей-музыкантов, который переехал в Сиэтл, обрюхатил свою подружку, и им срочно нужно было устроить эту свадьбу. Мама с папой пошли на свадьбу, и на праздновании они немного перебрали со спиртным и позже в отеле не были так
