- Я надеялся сойти за дежурного. Ну, или уборщика…
- И что уборщик забыл в палате интенсивной терапии? – спрашивает Ким. Она бы была не она, если бы не стала допрашивать его о каждой детали.
- Ну, может там лампочка перегорела. Не знаю. Все зависит от того, справишься ли ты со своей задачей.
- И все-таки я не понимаю, почему ты просто не пойдешь к её семье? – спрашивает Ким, будучи как всегда крайне практичной. – Я уверена, её бабушка и дедушка смогут с этим разобраться и помогут тебе попасть к Мии.
Адам качает головой.
- Знаешь, когда та медсестра пригрозила тем, что вызовет охрану, моя первая мысль была: «Сейчас просто позвоню родителям Мии, и они все уладят», - Адам замолкает, делает пару глубоких вдохов. – Стоит только вспомнить об этом, и это как удар под дых, и каждый раз, я словно первые об этом слышу, - говорит он приглушенным голосом.
- Я знаю, - шепчет в ответ Ким.
- В любом случае, - говорит Адам, продолжая поиски выключателя, - я не могу пойти к её бабушке и дедушке. Я не могу добавить еще больше беспокойства к их нынешнему состоянию. Это то, что я должен сделать сам.
уверена, что мои бабушка и дедушка были бы рады помочь Адаму. Они не раз встречали его, и он им очень нравится. А на Рождество Ба обязательно делала помадки с кленовым сиропом специально для него, так как он упомянул, что они ему очень нравились.
Но я также знаю, что иногда Адам не может обойтись без драматизма. Он любит такие Грандиозные Деяния. Как, например, потратить заработанные за две недели чаевые, работая разносчиком пиццы, на то, чтобы сводить меня на концерт Йо-Йо Ма, вместо того, чтобы пригласить меня на обычное свидание. Или украшать мой подоконник цветами каждый день на протяжении недели, пока я болела ветрянкой.
А сейчас я вижу, что Адам концентрируется на новом задании. Я не уверена, в чем именно оно заключается, но каким бы ни был план, я рада, что он есть, так как он не дает ему впасть в тот эмоциональный ступор, в котором я видела его в коридоре перед палатой интенсивной терапии. Я уже видела его таким, когда он пишет новую песню или пытается заставить меня делать что-то, что я делать не хочу, - пойти в поход, например, - и ничто, ни метеорит, готовый столкнуться с планетой, ни то, что его девушка, лежит в реанимации, не может его переубедить.
Кроме того, именно то, что его девушка находится в реанимации и движет им в данный момент. И из того, что я могу понять, это старейший трюк с переодеванием в больничную форму, позаимствованный из того фильма, «Беглец», который мы с мамой недавно смотрели по телевизору. Я сильно сомневаюсь в том, что в жизни подобное мероприятие может пройти успешно. И очевидно Ким тоже.
- А ты не думаешь, что медсестра тебя узнает? – спрашивает Ким. – Ты ведь кричал на нее.
- Ей не придется узнавать меня, если она не увидит меня. Теперь я понимаю, почему вы с Мией как два сапога пара. Словно две Кассандры.
Адам никогда не встречался с миссис Шейн, поэтому он не понимает, что намекать на мнительность Ким, все равно что смертельно оскорбить её. Ким хмурится, но я вижу, что она сдается.
- Ну, может этот твой дурацкий план и сработает, если только мы тут будем видеть, что делаем.
Она копошится в своей сумке и достает оттуда сотовый телефон, который мама заставила её носить с собой лет с десяти, за что Ким прозвала его «GPS-навигатор для поиска детей». Она включает его, и светящийся квадрат пронзает темноту подсобки.
- Вот теперь я вижу эту гениальную девчонку, о которой постоянно болтает Миа, - говорит Адам. Он включает собственный телефон, и комната озаряется приглушенным светом.
К сожалению, появившееся освещение показывает, что маленькая кладовка заполнена щетками, ведрами, и парой швабр, и ничего, что сгодилось бы для маскировки, тут и в помине нет. Если бы я могла, я бы сказала им, что в больнице есть специальные раздевалки, где врачи и медсестры могут переодеться из своей обычной одежды в свою форму и халаты. А единственный предмет одежды, который здесь можно беспрепятственно достать, - это сорочка для больных. Адам может и мог бы напялить эту сорочку и проехаться в ней на коляске по коридорам, но это вряд ли помогло бы ему проникнуть в отделение интенсивной терапии.
- Черт, - говорит Адам.
- Мы можем продолжить поиски, - отвечает Ким, неожиданно став членом группы поддержки. – Здесь ведь около десяти этажей. Я уверена, мы еще найдем незапертые раздевалки.
Адам съезжает по стене на пол.
- Нет. Ты права. Это глупо. Нам нужен новый план.
- Ты бы мог притвориться, что у тебя передоз или что-нибудь в этом роде, чтобы попасть в ОИТ, - предлагает Ким.
- Это Портленд. Ты, считай, везунчик, если с передозом вообще попадаешь в больницу, - отвечает Адам. – Нет, нам бы не помешал какой-нибудь отвлекающий манёвр. Ну, знаешь, вроде включившейся пожарной сигнализации, чтобы все медсестры выбежали оттуда.
- Ты серьезно думаешь, что включившиеся разбрызгиватели и паникующие медсестры – это то, что пошло бы Мие на пользу? – спрашивает Ким.
- Ну, может быть не пожарная сигнализация, а что-то другое, что заставило бы их всех отвернуться на секунду, чтобы я мог пробраться туда незамеченным.
- Но они все равно тут же заметят тебя. И выкинут тебя.
- Мне плевать, - отвечает Адам. – Мне нужна всего лишь секунда.
- Зачем? В смысле, что можно сделать за секунду?
Адам замолкает. Его глаза, которые обычно являются смесью серого, карего и зеленого, вмиг потемнели.
- Чтобы я мог показать ей, что я здесь. Что кто-то все еще здесь, ждет её.
Больше Ким не задает вопросов. Они сидят в тишине, каждый в своих мыслях, и это напоминает мне, как мы с Адамом, бывает, также сидим вдвоем, и в то же время по отдельности, и я понимаю, что теперь они друзья, самые настоящие друзья. Что бы ни произошло дальше, хотя бы этого я добилась.
Примерно через пять минут Адам бьет себя по лбу.
- Ну, конечно!
- Что?
- Настало время для активации Сигнала Летучей Мыши.
- Что?
- Пойдем. Я покажу тебе.
***
Когда я впервые начала играть на виолончели, папа тогда еще играл на ударных в своей группе. Правда, с этим занятием пришлось покончить через пару лет, с появлением Тедди. Но уже с самого начала я видела, что то, как я играла свою музыку, порядком отличалось от игры моего отца, и это определенно было чем-то большим, чем простое замешательство моих родителей по поводу моей любви к классике. Моя музыка была одинокой. Да, папа сидел за своей барабанной установкой по несколько часов только для себя или писал песни в одиночестве на кухне, наигрывая новую мелодию на своей старенькой акустической гитаре, но он все время говорил, что песни пишутся так, как ты их играешь. И это именно то, что делает это таким интересным.
