Куда она ушла

- Мы просто гуляем. Если вагон не опустеет на Тридцать четвертой улице, мы выйдем.

На Тридцать четвертой улице основная масса народа покидает вагон, и я чувствую себя немного лучше. На Четырнадцатой выходит еще больше людей. Но потом вдруг на Канале наш вагон заполняется группой хипстеров. Я забиваюсь в самый дальний угол, рядом с местом кондуктора, и поворачиваюсь спиной к пассажирам.

Большинству людей трудно понять, в какой ужас меня теперь приводят большие скопления людей в ограниченных замкнутых пространствах. Три года назад я и сам бы не понял. Но тому мне не приходилось сталкиваться в маленьком музыкальном магазинчике в Миннеаполисе с опознавшим меня фанатом, который к тому же выкрикивал мое имя на весь магазин. А все, что произошло дальше, было похоже на то, как лопаются ядра кукурузы в кипящем масле: сначала появился один, потом другой, потом они оба взорвались, и так пока толпа праздно шатающихся посетителей магазина вдруг не окружила меня и не начала щупать. Я не мог дышать. Я не мог двигаться.

Это отвратительно, потому что в действительности я люблю своих фанатов, когда встречаю их по- отдельности. Но когда они собираются в группу, включается стадный инстинкт, и они, кажется, забывают, что ты простой смертный: из плоти и крови, хрупкий и испытывающий страх.

Но, кажется, в углу мы в безопасности. Пока я не совершаю роковую ошибку, кидая контрольный взгляд через плечо, чтобы убедиться, что никто на меня не смотрит. И в эту долю секунды происходит то, чего я надеялся избежать — я натыкаюсь на чей-то взгляд. И вижу, что в глазах загорается блеск узнавания, как чирканье спичкой. Я почти чувствую в воздухе запах фосфора. Все последующее, кажется, происходит в замедленном темпе. Сначала я слышу, что становится противоестественно тихо. А потом раздается низкий гул, при котором распространяются новости. Я слышу свое имя, шепотом передающееся по шумному поезду. Я вижу, как пассажиры толкают друг друга локтями. Вынимают сотовые телефоны, хватаются за сумки, собираются с силами, шаркают ногами. Все это происходит за считанные секунды, но это всегда мучительно, как и момент, когда первый удар уже нанесен, но еще не достиг цели. Парень с бородкой готовится выйти вперед, открыв рот, чтобы назвать мое имя. Я знаю, он не хочет причинить мне вред, но как только он обратится ко мне, весь поезд уставится на меня. Тридцать секунд до того как врата Ада распахнутся.

Я хватаю Мию за руку и дергаю к себе.

- Ай!

Дверь между нашим вагоном и соседним открыта, и я тащу ее во второй.

- Что ты делаешь? — вопрошает она, едва поспевая за мной, но я не слушаю.

Я тяну ее в другой вагон, потом в следующий, пока поезд не замедляется на станции, после чего выскакиваю с ней на перрон, тащу вверх по лестнице, перепрыгивая сразу через две ступеньки. Какая-то часть мозга посылает смутные предупреждения относительно моей грубости, другая плевать на это хотела. Мы оказываемся на улице, и я тяну ее с собой на протяжении нескольких кварталов, пока не убеждаюсь, что за нами никто не идет. Только тогда я останавливаюсь.

- Ты пытаешься убить нас? — кричит она.

На меня накатывает чувство вины. Но я бумерангом отсылаю его в ее сторону.

- Ну, а как насчет тебя? Ты пытаешься натравить на меня толпу?

Я опускаю взгляд вниз и понимаю, что все еще держу ее за руку. Миа тоже смотрит. Я отпускаю ее.

- Какую толпу, Адам? — спрашивает она тихо.

Сейчас она говорит со мной, будто я сумасшедший. Так же, как ведет себя со мной Олдос во время моих панических атак. Но Олдос, по крайней мере, никогда бы не обвинил меня в том, что я выдумываю нападение фанатов. Он очень много раз видел, как это бывает.

- Меня узнали, — бормочу я, а затем иду прочь от нее.

Миа колеблется секунду, затем бежит вдогонку.

- Никто не знал, что это ты.

Она заблуждается — как удобно так заблуждаться!

- Весь вагон знал, что это я.

- О чем ты говоришь, Адам?

- О чем я говорю? О фотографах, что разбили лагерь напротив моего дома. О магазинах звукозаписи, которые я не посещаю уже почти два года. О невозможности пройтись по улице, не чувствуя себя оленем в день открытия охотничьего сезона. Я говорю о том, что каждый раз, когда я простужен, газеты пишут, что я наркоман.

Я смотрю на нее, стоящую в полумраке спящего города, ее волосы спадают на лицо, и я могу видеть, как она пытается определить, не сошел ли я с ума. А я вынужден бороться с желанием взять ее за плечи и шарахнуть о стену здания, чтобы почувствовать проходящие между нами волны вибрации. Потому что внезапно мне хочется услышать, как будут трещать ее кости. Хочется почувствовать мягкость ее податливой плоти, услышать ее стон, когда кость моего бедра вжимается в ее. Мне хочется запрокинуть ее голову, чтобы открыть доступ к ее шее. Мне хочется запустить пальцы в ее волосы, чтобы у нее перехватило дыхание. Мне хочется заставить ее плакать, а затем слизывать ее слезы. А потом я хочу припасть к ее губам, поглотить ее целиком и передать все то, что она не может понять.

- Это полный бред! Куда ты, черт возьми, меня тащишь? — Адреналин ударяет в голову, заставляя меня рычать.

Миа выглядит смущенной.

- Я же уже объясняла. Я веду тебя по тайным уголкам Нью-Йорка.

- Да, хорошо, но мне чуточку надоели тайны. Не соизволишь сказать мне, куда мы идем? Или я, черт возьми, прошу слишком многого?

- Господи, Адам, когда ты стал таким…

Эгоистом? Мудаком? Самовлюбленным? Я мог бы накидать список из миллиона слов. Все они уже были произнесены раньше.

- …парнем? — заканчивает Миа.

На долю секунды я почти готов был рассмеяться. Парнем? Это лучшее, что она может сказать? Это напомнило мне историю, которую любят рассказывать мои родители, что когда я был маленьким ребенком, и меня что-то не устраивало, то я выходил из себя и кричал на них словами: 'Вы, вы, вы… письки!', словно это было худшим ругательством из всех.

Но потом я вспоминаю кое-что еще, старый разговор, который мы с Мией вели как-то поздним вечером. У них с Ким была привычка классифицировать все в диаметрально противоположных категориях, и Миа постоянно изобретала что-то новое. Однажды она сказала мне, что они решили, что представители моего пола делятся на две четкие группы: Мужчины и Парни. Попросту говоря: все святые мира — Мужчины. А придурки, игроки, любители женских боев в мокрых футболках? Они были Парнями. Я же, конечно, был Мужчиной.

А сейчас, значит, я Парень? Парень! На секунду я позволяю своей обиде вырваться наружу. Миа смотрит на меня растерянно, но не вспоминает о том разговоре.