Я жду, что она скажет «нет». Или что я тоже член этого клуба. В конце концов, я тоже их потерял. Хотя даже тогда между нами была большая разница, как будто какой-то барьер. Вот чего никогда не ожидаешь от горя — что это тоже соревнование. И неважно, как близки они были для меня, неважно, как люди сочувствовали мне, Денни, Кэт и Тедди не были моей семьей. И отчего-то эта незначительная деталь оказалась важна.
Очевидно, до сих пор ничего не изменилось. Потому что Миа останавливается и обдумывает мой вопрос.
— Может, и не клуб, убитых горем. А клуб виноватых. Тех, кого оставили.
О, не рассказывай мне о вине! От этого моя кровь закипает. И сейчас, на мосту, я чувствую, как подступают слезы. Единственный способ сдержать их — это найти одолевающий меня гнев и засунуть его подальше.
— Ты могла хотя бы сказать мне, — говорю я, срываясь до крика. — Вместо того, чтобы бросать меня, как игрушку на одну ночь, ты могла хотя бы ради приличия расстаться со мной правильно, а не оставлять в смятении на три года.
- Я не планировала это, — говорит она, ее голос тоже повышается. — Я садилась на тот самолет и не думала, что мы расстанемся. Ты был всем для меня. Несмотря на то, что это происходило, я не верила в это. Но так случилось. Находиться здесь, вдалеке от тебя, было настолько легче, что я даже не ожидала. Я и не думала, что моя жизнь еще может быть такой. Я испытала огромное облегчение.
Я думаю обо всех девушках, которых я не хотел видеть. Когда пропадали их запахи и голоса, я делал глубокий выдох. Большую часть времени даже Брин попадает под эту категорию. Чувствовала ли Миа то же самое в мое отсутствие?
- Я собиралась сказать тебе, — продолжает она, теперь ее слова были беспорядочны, — но сначала я была растеряна. Я даже не понимала, что случилось, только то, что без тебя мне было лучше, и как бы я смогла объяснить это тебе? Потом время шло, ты не звонил. И когда ты не стал добиваться объяснений, мне показалось, что ты, ты единственный из всех людей, ты понял меня. Знаю, я была трусихой. Но я думала… — Миа сбивается на секунду, но потом берет себя в руки. — Думала, что ты позволил мне это. Что ты все понял. В смысле, так мне казалось. Ты написал: «Она говорит, что должна выбрать: «я или ты». Она остается жить». Я не знаю. Когда я услышала «Рулетку», подумала, что ты все понял. Что ты злишься, но все знаешь. Я должна была выбрать себя.
- Это твое оправдание за то, что бросила меня, не сказав ни слова? Это трусливо, Миа. А еще жестоко! Так вот кем ты стала?
- Может быть, мне нужно было стать такой на время, — кричит она. — И мне жаль. Я знаю, что должна была связаться с тобой. Все объяснить. Но ты был не так уж доступен.
- Не говори ерунды, Миа. Я недоступен большинству людей. Но тебе? Два телефонных звонка и ты могла бы меня отыскать.
- Мне так не показалось, — говорит она. — Ты стал, — она затихает, имитируя взрыв так же, как Ванесса Легранд сегодня. — Феноменом. А не просто человеком.
- Это все чушь собачья, и ты знаешь об этом. Кроме того, прошло больше года с тех пор, как ты ушла. Год. Год, в течение которого я превратился в жалкий комок страданий, валяющийся в доме родителей, Миа. Или ты забыла и их номер, тоже?
- Нет. — Ее голос был безжизненным. — Но я не могла позвонить тебе.
- Почему? — Кричу я. — Почему нет?
Миа смотрит мне в лицо. Ветер хлещет ее волосы так, что она похожа на какую-то мистическую ведьму, красивую, сильную, и пугающую одновременно. Она качает головой и начинает отворачиваться.
О, нет! Мы зашли так далеко на этом мосту. Она может разрушить все, если хочет. Но ей придется все меня рассказать. Я хватаю ее и поворачиваю лицом к себе.
- Почему? Скажи. Ты должна мне это!
Она смотрит на меня огромными глазами. Прицеливаясь. И затем спускает курок.
— Потому что я ненавидела тебя.
Ветер, шум, все это исчезает на секунду, и я остаюсь со звоном в ушах, как после шоу, как тогда, когда кардиомонитор показывает прямую линию.
- Ненавидела? Почему?
- Ты заставил меня остаться. — Она говорит это тихо, и я не уверен, что услышал ее из-за ветра и машин. Но затем она повторяет уже громче. — Ты заставил меня остаться.
И вот она. Пустота в моем сердце, подтверждающая то, в чем часть меня никогда не сомневалась.
Она знает.
Атмосфера в воздухе изменилась. Будто можно почувствовать, как пляшут ионы в пространстве.
— Я все еще просыпаюсь по утрам и на секунду забываю, что их больше нет, — говорит она мне. — А потом вспоминаю. Ты знаешь, каково это? Снова и снова. Было бы намного легче… — И вдруг ее показное спокойствие раскалывается, и она начинает плакать.
- Пожалуйста, — я убираю свои руки. — Пожалуйста, не надо…
- Нет, ты прав. Ты должен позволить мне выговориться, Адам! Ты должен услышать это. Было бы легче умереть. Не то, чтобы я хочу быть мертвой сейчас. Нет. У меня есть много того, что радует меня в жизни, того, что я люблю. Но когда-то, особенно в начале, было так тяжело. И я не могла не думать, что было бы намного проще уйти вместе с ними. Но ты — ты попросил, чтобы я осталась. Ты умолял меня остаться. Ты стоял надо мной, и давал обещание, такое же нерушимое, как любая клятва. И я могу понять, почему ты злишься, но ты не можешь винить меня. Ты не можешь ненавидеть меня за то, что я поверила тебе.
Теперь Миа рыдает. Мне стыдно, что я довел ее до этого.
И внезапно меня озаряет. Я понимаю, почему она вызвала меня к себе в театре, почему она пошла за мной, когда я вышел из ее гримерки. Так вот для чего весь этот прощальный тур — Миа завершает тот разрыв, что начала три года назад.
Отпустить. Все говорят об этом, как о самой простой вещи. Разогни свои пальцы один за другим, пока твоя ладонь не будет открыта. Но моя рука сжималась в кулак в течение последних трех лет, теперь она намертво закрыта. Я весь намертво закрыт. И собираюсь закрыться полностью.
Я смотрю на воду. Минуту назад она была спокойной и гладкой, но теперь, похоже, что река вскрывается, вспенивается, образуя сильный водоворот. И эта воронка угрожает проглотить меня целиком. Я утону в ней, и никого рядом со мной в этой кромешной тьме.
Я обвинил ее во всем этом, в том, что она бросила меня, что сломала меня. И может, это было всего лишь семечко, но из одного маленького семечка выросло цветущее растение. И я — тот, кто лелеет его. Я поливаю его. Я забочусь о нем. Я защищаю его от сорняков. Я позволяю ему обвивать мою шею и душить меня. Я сделал это. Сам. Своими руками.
Я смотрю на реку. Похоже, волны теперь высотой в полтора метра, рявкают на меня, пытаются перетянуть меня через перила в свои воды.
- Я больше так не могу! — Кричу я, потому что хищные волны пришли за мной.
И снова кричу:
- Я больше так не могу! — Кричу волнам, и Лиз, и Фитцу, и Майку, и Олдосу, и нашим
