Иногда твое сознание не может справиться с какой-то травмой и помещает ее глубоко под замок. Итак, я согласилась на несколько сеансов. Это было не то, что я себе представляла. Никакого качающегося амулета, никакого метронома. Это было больше похоже на те визуальные упражнения, которые иногда проводили для нас в лагере. Сначала ничего не происходило, а потом я уехала в Вермонт на лето и бросила сеансы.
Но несколько недель спустя начались эти вспышки. Беспорядочные вспышки. Например, я могла вспомнить операцию, могла по-настоящему услышать музыку, которую включали врачи в операционной. Я хотела позвонить им и спросить, было ли это на самом деле, но прошло так много времени, сомневаюсь, что они вспомнили бы. Кроме того, мне на самом деле не нужно было спрашивать об этом. Папа говорил, что при рождении я казалась ему такой знакомой, и он был поражен этим чувством, будто бы знал меня всю свою жизнь. Это было забавно, потому что я совсем не похожа внешне ни на него или ни на маму. Но когда появились эти первые воспоминания, я была точно так же уверена, что они мои и они реальны. Все эти воспоминания не складывались воедино, пока я не начала работать над партией виолончели Гершвина «Andante con moto e poco rubato». Большинство воспоминаний возникали во время игры.
Я открываю рот, чтобы сказать что-то, но сначала ничего не выходит.
- Я включал тебе ее, — говорю я, наконец.
- Знаю. — Она вовсе не кажется удивленной моим подтверждением.
Я наклоняюсь вперед, кладу голову на колени и делаю глубокий вдох. Я чувствую, как рука Мии нежно касается моего затылка.
- Адам? — Ее голос звучит робко. — Это еще не все. И с этого момента все становится немного бредово. Складывается ощущение, что мой мозг как-то запомнил все то, что происходило вокруг меня, пока я была без сознания. Но есть и кое-что другое, другие воспоминания…
- Какие, например? — Мой голос превратился в шепот.
- Почти все они туманны, но есть очень точные воспоминания о вещах, которые я не могла знать, если бы меня там не было. Это касается тебя. На улице темно. Ты стоишь у входа в больницу в свете фонарей, в ожидании увидеть меня. На тебе кожаная куртка, и ты смотришь вверх. Как будто ищешь меня. Ты делал это?
Миа берет меня за подбородок и поднимает мое лицо, на сей раз явно нуждаясь в каком-то подтверждении, что тот момент действительно реален. Я хочу сказать ей, что она права, но я полностью потерял дар речи. Однако мое выражение лица красноречивей всяких слов. Она чуть заметно кивает головой.
— Как? Как, Адам? Откуда я могу это знать?
Я не совсем уверен, риторический это вопрос или она думает, что у меня есть ключ к разгадке ее сверхъестественной тайны. Так или иначе, я не в состоянии ответить ей, потому что я плачу. Я не осознаю этого, пока не ощущаю вкус соли на губах. Не помню, когда я вообще последний раз плакал, но, как только я позволяю себе расплакаться как ребенок, шлюзы открываются, и я рыдаю у Мии на глазах. На глазах у всего чертового мира.
Глава девятнадцатая
Впервые я увидел Мию Холл шесть лет тому назад. В нашей школе была особая программа по искусству, поэтому, если в качестве факультатива, вы выбирали музыку, то вам разрешалось либо ходить на уроки музыки, либо заниматься самостоятельно в студиях. Мы с Мией выбрали второе.
Пару раз я видел, как она играет на виолончели, но не заострил на этом внимания. В смысле она миленькая и все такое, но не совсем в моем вкусе. Она была исполнительницей классической музыки. Я был рокером. Масло и вода, или как там говорят.
Я практически не замечал ее вплоть до того дня, когда увидел, как она
После этого я, можно сказать, стал пленен ею и ее, надо полагать, способностью слышать музыку в тишине. В то время я сам мечтал о таком. Поэтому я начал наблюдать за ее игрой. И пусть я говорил себе, что причиной моего столь трепетного внимания являлась ее преданность музыке — в этом мы с ней были похожи — и может даже ее миленькая внешность, настоящая правда заключалась в том, что я жаждал постичь, что же она слышит в этой тишине.
И за все то время, что мы были вместе я, кажется, так и не смог этого узнать. Но как только я начал встречаться с ней, эта надобность просто отпала. Мы оба были одержимы музыкой, каждый по-своему. Нам было неважно, если мы не совсем осознавали одержимость другого, потому что мы понимали свою собственную.
Я точно знаю, о каком моменте говорит Миа. Мы с Ким приехали на розовом Додже Дарте Сары. Я не помню, как просил девушку Лиз одолжить мне машину. Я не помню, как вел ее. Не помню, как ехал в сторону холмов, где находилась больница, или как я вообще узнал дорогу. Просто в одну минуту я был в клубе в Портленде, на саундчеке перед вечерним шоу, когда появилась Ким и сообщила те ужасные известия. А в следующую минуту я уже стоял на пороге больницы.
Ситуация, которую Миа необъяснимо помнит, была своего рода первый проблеском определенности во всей той мешанине звуков и образов между моментом, когда я услышал новости, и тем, когда прибыл в отделение травматологии. Мы с Ким только что припарковались, и я вышел из подземного гаража первым. Мне нужно было пару секунд, чтобы собраться с силами, приготовить себя к тому, что я собирался увидеть. И я помню, как посмотрел на массивное здание больницы, думая, была ли Миа где-то там внутри, и чувствуя нарастающую панику при мысли, что она умерла, пока Ким ездила за мной. Но затем на меня нашла волна чего-то, не совсем надежды, не совсем облегчения, а словно знания того, что Миа все еще там. И этого было достаточно, чтобы заставить меня двигаться дальше.
Говорят, всему в мире есть своя причина, но не думаю, что я когда-либо велся на эту чушь. Не думаю, что я хоть когда-нибудь увижу причину тому, что произошло с Кэт, Дэнни и Тедди. Но мне потребовалась целая вечность, чтобы увидеть Мию. Из отделения интенсивной терапии меня выпроводили медсестры Мии, а затем мы с Ким разработали целый план, чтобы проскользнуть внутрь. Думаю, тогда я этого еще не понимал, но я неосознанно тянул время. Я собирался с силами. Я не хотел сломаться перед ней. Пожалуй, часть меня каким-то образом осознавала, что Миа, даже будучи в коме, сможет это узнать.
Конечно, все закончилось тем, что я все равно сломался перед ней. Когда я, наконец, смог увидеть ее в первый раз, меня чуть не вырвало. Ее кожа была настолько бледной, почти прозрачной как бумажная салфетка. Глаза заклеены лентой. Трубки торчали почти из всех частей тела, восполняя кровь или откачивая жидкость и прочую жуткую хрень из ее организма. Стыдно признаться, но когда я впервые зашел
