Придут иностранные наемники, и сиенцы будут сидеть в своих башнях, ожидая зловещего стука в дверь и горько сожалея о заключенных союзах. Я не хочу быть одним из них.
— Но кто сказал, что эти несчастья нельзя предотвратить? — не сдавался Ромео. — Если объединить силы с Толомеи, другие благородные семейства сплотятся под нашим знаменем с орлом, и Салимбени останется без поддержки. Можно вместе переловить головорезов, и дороги вновь станут безопасными. С деньгами Толомеи и твоей славой можно творить великие дела! Новую башню на Кампо закончим за несколько месяцев, новый собор — за несколько лет, и люди будут благословлять в молитвах предусмотрительность Марескотти.
— Мужчина не должен думать о молитвах, пока жив, — заявил команданте Марескотти, остановившись, и вскинул арбалет. Стрела пробила голову соломенной куклы точно в центре и воткнулась в горшок с розмарином. — Вот после смерти — на здоровье. Живым, сын мой, должно искать славы, а не лести. Истинная слава — в глазах Господа. Лесть — пища бездушных. В глубине души ты можешь гордиться, что спас девушке жизнь, но не нужно требовать признания от других мужчин. Тщеславие не к лицу благородному человеку.
— Мне не нужна награда, — возразил Ромео. Совершенно мальчишеская гримаса обиды стянула его мужественное лицо. — Я хочу ее. Меня мало трогает, что подумают люди. Если ты не благословишь мое намерение жениться на ней…
Команданте Марескотти поднял руку в перчатке, чтобы остановить сына, прежде чем он скажет непоправимое.
— Не угрожай мне поступками, которые причинят тебе больше вреда, чем мне. Не веди себя как сопливый мальчишка, иначе я отменю разрешение на твое участие в Палио. Даже мужские игры — в особенности игры! — требуют этикета взрослых мужчин. Как, кстати, и брак. Я тебя не обручал и не сговаривал…
— Уже за одно это я люблю моего отца!
— …потому что разгадал твой характер с младых ногтей. Будь я дурным человеком и пожелай отомстить злейшему врагу, разрешил бы тебе похитить его единственную дочь и позволить растерзать ее сердце, но я не таков. Я упорно ждал, когда ты, наконец, сбросишь одежды ветрености и научишься гоняться за одним зайцем.
Ромео совсем пал духом, но любовное зелье сладко пощипывало на языке, и улыбка не умела долго прятаться. Радость вырвалась как стригунок от конюха и промчалась по его лицу непривычным галопом.
— Отец, но я научился! — горячо ответил он. — Моя истинная натура — постоянство. Я больше никогда не взгляну на других женщин. Вернее, взгляну, но как на стулья или столы. В смысле, не то чтобы я захочу присесть или пообедать — просто они будут для меня как мебель. Пожалуй, лучше будет сказать, что в сравнении с ней все они как луна рядом с солнцем…
— Не сравнивай ее с солнцем, — покачал головой команданте Марескотти, подходя к соломенному чучелу выдернуть стрелы. — Твоей сообщницей всегда была луна.
— Потому что я жил в вечной ночи! Конечно, луна будет госпожой над тварями, никогда не ведавшими солнца. Но настало утро, отец, оно явилось в свадебном золоте и пурпуре и пробудило рассвет в моей душе!
— Но ведь солнце каждый вечер ложится спать, — увещевал сына Марескотти.
— И я тоже буду ложиться! — Ромео прижал к сердцу кулак с зажатыми стрелами. — Оставлю мрак совам и соловьям и буду деятельно встречать дневные часы, не покушаясь на целительный сон.
— Не давай обещаний насчет ночного покоя, — сказал команданте Марескотти, положив, наконец, руку сыну на плечо. — Ибо если твоя жена будет хоть вполовину так хороша, как ты расхваливаешь, у тебя будет много дела и мало сна.
IV.I
Коль встретимся, не миновать нам ссоры.
В жару всегда сильней бушует кровь.
Я снова бродила по замку шепчущих призраков. Как всегда, во сне я шла из зала в зал, разыскивая людей, которые, как я знала, тоже не могут выбраться. Новым на этот раз было то, что золоченые двери открывались, не дожидаясь прикосновения, словно сам воздух был полон невидимых рук, показывающих мне дорогу и мягко подталкивающих в нужном направлении. Так я шла через огромные галереи и пустынные бальные залы, приводившие в дотоле неизвестные мне части замка, пока не уперлась в солидную укрепленную дверь. Может, это и есть выход?
С уважением посмотрев на тяжелые железные скобы, я потянулась к засову, но он вдруг отъехал сам, и дверь широко распахнулась, открыв непроглядную, чернильную темноту.
Стоя в дверях, я щурилась, силясь что-нибудь разглядеть и понять, что передо мной — выход из замка или очередная комната.
Пока я стояла, ослепленная жадным мраком, из вечной ночи налетел ледяной ветер и завихрился вокруг меня, хватая за руки и за ноги. Потеряв равновесие, я ухватилась за дверной косяк, но ветер неожиданно набрал силу и начал трепать мою одежду и волосы, с неистовым воем пытаясь оторвать меня и унести. Шквал был так силен, что дверная рама начала подаваться, а пол — трескаться в мелкую крошку. В поисках спасения я выпустила дверную раму и попыталась убежать в те комнаты, откуда я пришла, но меня окружил плотный рой невидимых демонов, шепчущих и высмеивающих очень хорошо известные мне шекспировские строки. Радуясь возможности наконец-то очистить замок, духи повлекли меня за собой.
Неудержимо съезжая к осыпающемуся порогу, я упала на пол, отчаянно пытаясь уцепиться за что- нибудь прочное. Уже вися на самом краю, я увидела, как откуда-то из комнат выбежал человек в черном мотоциклетном костюме, схватил меня за руки и вытянул наверх. «Ромео!» — позвала я, потянувшись к нему, но под щитком шлема вместо лица увидела зияющую пустоту.
От этого я полетела куда-то вниз, и падала очень долго, пока неожиданно не погрузилась в воду, сразу вспомнив, как в десять лет тонула в густом супе из водорослей и мусора у яхтенного причала в Александрии, штат Виргиния, а Дженис с подружками стояли на пирсе, лизали мороженое и хохотали до упаду.
Рванувшись наверх глотнуть воздуха, изо всех сил пытаясь ухватиться за швартовые концы какой- нибудь яхты, я с громким всхлипом проснулась и увидела, что лежу на диване маэстро Липпи, колючий плед сбился в ком у меня в ногах, и Данте лижет мне руку.
— Доброе утро, — сказал маэстро, ставя передо мной чашку кофе. — Мой Данте не любит Шекспира. Он очень умный пес.
Возвращаясь в отель при ярком утреннем солнце, я вспоминала ночные события как нечто нереальное вроде масштабного театрального представления, устроенного для чьего-то развлечения. Ужин с Салимбени, бегство по темным улицам, невероятное спасение в мастерской маэстро Липпи — все это походило на кошмарный сон, и единственным доказательством реальности случившегося были мои грязные, сбитые в кровь ноги.
Хочешь не хочешь, приходилось признать, что все случилось на самом деле, и чем быстрее я перестану утешать себя фальшивыми надеждами, тем лучше. Это уже второй раз, когда меня преследовали, и не просто какой-то бродяга в грязном спортивном костюме, но и мотоциклист, какими бы мотивами он ни руководствовался. В довершение всего на меня свалилась проблема с Алессандро, который наизусть выучил мое досье и, не задумываясь, пустит его в ход, если я осмелюсь приблизиться к его драгоценной крестной мамаше.
Словом, у меня были все причины выбираться к чертовой матери из Сиены и всей этой аферы, но Джулия Джейкобе не привыкла пасовать перед трудностями, а Джульетта Толомеи и того меньше. В конце концов, на кону весьма ценное сокровище. Если в рассказе маэстро Липпи есть хоть толика правды, и я отыщу могилу Джульетты, то стану обладательницей легендарной золотой статуи с сапфировыми глазами.
