Впрочем, может статься, что история со статуей окажется уткой, и наградой за перенесенные испытания станет открытие, что мое родство с шекспировской героиней — чей-то горячечный бред. Тетка Роуз всегда сетовала, что меня совершенно не трогают ни самоотверженная любовь «Ромео и Джульетты», ни литературные достоинства пьесы, и предрекала, что однажды ослепительный свет истины откроет мне мои роковые заблуждения.
Одно из моих первых воспоминаний — поздно ночью тетка сидит за большим столом красного дерева и при свете настольной лампы просматривает через лупу гигантский ворох бумаг. Я до сих пор помню мягкость лапы плюшевого мишки, зажатой в моей руке, и страх, что меня отправят спать. Тетка долго меня не замечала, но когда увидела, то сильно вздрогнула, словно перед ней стоял маленький призрак. Меня посадили на колени, и я оказалась над безбрежным бумажным морем.
— Смотри сюда, — сказала тетка, вручая мне увеличительное стекло. — Это наше генеалогическое древо, а вот твоя мама.
Я помню радостное волнение, тут же сменившееся горьким разочарованием: там не было маминой фотографии, лишь строки, которые я еще не могла прочесть.
— А что здесь написано? — должно быть, спросила я, потому что отчетливо помню теткин ответ.
— Здесь написано, — начала она с несвойственной ей театральностью. — «Дорогая тетка Роуз, пожалуйста, позаботься о моей малышке. Она необыкновенная, и я по ней очень скучаю».
Тут, к своему ужасу, я заметила на ее лице слезы. В первый раз я видела, как плачет большая тетя. До того момента я не догадывалась, что взрослые тоже плачут.
Пока мы с Дженис росли, тетка Роуз упоминала о матери кратко и, я бы сказала, фрагментарно, никогда ничего не рассказывая от начала до конца. Однажды, уже будучи студентками, отрастив немного самостоятельности и дождавшись чудесной погоды, мы повели тетку в сад, усадили в кресло, подставив поближе оладьи и кофе, и начали упрашивать все нам рассказать. Охваченные непривычным единодушием, мы с сестрицей наперебой засыпали тетку вопросами. Какими были наши родители, погибшие в автокатастрофе?
Почему мы не общаемся с родственниками в Италии, если в паспортах сказано, что мы там родились?
Тетка сидела очень тихо, не притрагиваясь к оладьям, и когда мы выдохлись и замолчали, она кивнула:
— Все правильно, вы имели право задать эти вопросы, и однажды вы получите ответы. А пока запаситесь терпением. Я ничего вам не рассказываю для вашего же блага.
Я так и не поняла, что плохого в том, чтобы знать историю своей семьи, хотя бы отчасти, но, видя болезненное отношение тетки Роуз к этой теме, отложила неприятный разговор на потом. Однажды я сяду напротив тетки и потребую объяснений, и тогда она мне все расскажет. Даже когда Роуз исполнилось восемьдесят, я продолжала верить, что когда-нибудь настанет это самое «однажды» и тетка удовлетворит мое любопытство. Как оказалось, я ошибалась.
Когда я вошла в гостиницу, диретторе Россини говорил по телефону в смежной комнате, и я остановилась подождать. По дороге из мастерской маэстро Липпи у меня из головы не шли его слова насчет позднего гостя по имени Ромео, и, в конце концов, я решила, что пора поближе познакомиться с семейством Марескотти и его ныне здравствующими представителями.
Первым делом я собиралась попросить у диретторе Россини телефонный справочник, но, прождав битых десять минут, не выдержала, перегнулась через стойку и сняла ключ со стены.
Досадуя, что не спросила маэстро о Марескотти, пока была возможность, я медленно поднялась по лестнице. Ссадины на подошвах ужасно болели, к тому же я не привыкла ходить и тем более бегать на каблуках. Но едва открыв дверь номера, я сразу забыла о мелочах, ибо в комнате все было не просто перевернуто вверх дном, но, где можно, еще и вывернуто наизнанку.
Кто-то, если не целая компания очень целеустремленных взломщиков, снял дверцы со шкафа и вспорол подушки. Одежда, безделушки, флаконы из ванной были разбросаны по полу. Мои заношенные трусы свисали с угла рамы картины на стене.
Я никогда не видела взрыва бомбы, заложенной в чемодан, но теперь, кажется, представляю, на что это похоже.
— Мисс Толомеи! — Диретторе Россини, тяжело дыша, нагнал меня в дверях. — Графиня Салимбени звонила спросить, лучше ли вы себя чувствуете, но — санта Кристина! — При виде разгромленного номера диретторе забыл продолжение фразы, и секунду мы молча стояли на пороге, взирая на комнату в безмолвном ужасе.
— Ну, — сказала я, понимая, что теперь у меня есть аудитория, — по крайней мере, чемоданы можно не распаковывать.
— Это ужасно! — возопил диретторе Россини, не готовый взглянуть на светлую изнанку событий. — Только посмотрите на это! Теперь люди скажут, что гостиница небезопасна! Осторожно, не наступите на стекло!
Пол был усыпан стеклянными осколками. Злоумышленник явно приходил за маминой шкатулкой, которая, естественно, пропала, но оставался вопрос, почему он перевернул вверх дном мою комнату. Что еще он искал?
— Cavolo! — взорвался диретторе. — Теперь придется вызывать полицию, они сделают снимки, и газеты напишут, что отель «Чиусарелли» ненадежен!
— Подождите, — остановила я его. — Не звоните в полицию, в этом нет необходимости. Я знаю, зачем они приходили. — Я подошла к столу, где оставила шкатулку. — Больше они не вернутся. Уроды.
— О! — вдруг просиял диретторе Россини. — Я забыл вам сказать! Вчера я лично принес ваши чемоданы…
— Да, я это вижу.
— И заметил у вас на столе очень дорогую антикварную вещь, поэтому взял на себя смелость забрать ее из номера и поставить в гостиничный сейф. Надеюсь, вы не возражаете? Обычно я не вмешиваюсь…
Облегчение было таким, что я не стала возмущаться его бесцеремонностью или восхищаться предусмотрительностью, а просто схватила диретторе за плечи:
— Шкатулка у вас?
Разумеется, мамино наследство очень уютно пристроилось в большом сейфе между бухгалтерскими книгами и серебряным канделябром.
— Благослови вас Бог! — искренне сказала я. — Эта шкатулка…. особенная.
— Понимаю. У моей бабушки была точно такая же. Сейчас их не делают. Это старая сиенская традиция. Мы называем их шкатулками секретов — ну, из-за секреток. Там можно прятать что-нибудь от родителей, или от детей, или от кого угодно.
— Вы хотите сказать, что там есть потайное отделение?
— Ну да! — Диретторе Россини взял шкатулку и буквально влез в нее носом. — Я вам покажу. Надо быть сиенцем, чтобы отыскать тайник, — он очень хитро устроен. У моей бабки секретка была вот здесь, сбоку… А здесь нет. Как хитро… Дайте-ка проверю. Здесь нет… Здесь нет… И здесь нет.,. — Он вертел шкатулку под всеми мыслимыми углами, как ребенок радуясь загадке. — У нее там хранилась только прядь волос. Я нашел, когда она спала. Я никогда не спрашивал… Ага!
Непостижимым образом диретторе Россини умудрился найти и нажать запорный механизм потайного ящичка. Он торжествующе улыбнулся, когда четвертая часть днища ларца выпала на стол, а за ней вылетел маленький прямоугольный кусочек тонкого картона — так называемой карточной бумаги. Перевернув шкатулку, мы вдвоем осмотрели секретку, но больше там ничего не было.
— Вы что-нибудь понимаете? — Я протянула диретторе клочок картона с буквами и цифрами, напечатанными на старой пишущей машинке. — Похоже на какой-то код.
— Это, — сказал он, принимая карточку, — старая — как вы это называете? — учетная карточка. Ими пользовались до появления компьютеров. Это было еще до вас. Ах, как меняется мир! Вот я помню…
— У вас есть догадки, откуда это может быть?
— Это? Из библиотеки, наверное. Не знаю, я не эксперт. Но… — Он испытующе взглянул на меня, словно решая, стою ли я его доверия. — Я знаком с одним экспертом.
