останавливаюсь, она застонала и побежала за мной, прихрамывая на обе ноги. — Джулс, я знаю, что ты бесишься, но нам, правда, надо поговорить. Помнишь завещание тетки Роуз? Оно фальши… Ай-й!
Должно быть, она подвернула ногу, потому что, когда я обернулась, Дженис сидела посреди улицы, держась за щиколотку.
— Что ты сказала о завещании? — спросила я, медленно подходя на несколько шагов.
— Ты прекрасно слышала, — мрачно буркнула она, разглядывая сломанный каблук. — Оно оказалось подложным. И я решила, что это твоих рук дело, поэтому не объявилась сразу по приезде, но так и быть, допускаю, скрепя сердце, что ты тут ни при чем.
У моей противной сестрицы неделя тоже выдалась не сахар. Для начала, рассказывала она, хромая рядом, забросив руку мне на шею, она обнаружила, что наш семейный адвокат мистер Гэллахер на самом деле им не был. Как ей это удалось узнать? А объявился настоящий Гэллахер. Во-вторых, завещание, которое лжеадвокат отдал нам на похоронах, оказалось фикцией. Тетке Роуз давно уже нечего было кому-то оставлять — наследник автоматически получал только ее долги. В-третьих, на следующий день после моего отъезда в дом явились два полицейских и страшно наорали на нее за то, что она сорвала желтую ленту. Какую еще желтую ленту? Ну, ленту, которой оклеили здание, ведь внутри находилось место преступления.
— Место преступления? — Несмотря на палящее солнце, у меня по спине пробежал холодок. — Тетку Роуз что, убили?!
Дженис пожала плечами, насколько позволяла ее неустойчивая поза.
— Кто знает. На теле было много синяков, хотя она и умерла во сне.
— Дженис! — Мысли закружились вихрем, но больше всего мне хотелось отчитать сестрицу за легкомыслие. Неожиданная новость, что кончина тетки Роуз могла не быть мирной и естественной, как описывал Умберто, петлей сдавила горло, едва не задушив.
— Что? — яростно ответила она. — Ты думаешь, очень весело целую ночь сидеть в комнате для допросов и… отвечать, действительно ли… — она едва смогла выговорить, — я любила ее?
Я пристально посмотрела на профиль Дженис, не припоминая, когда в последний раз видела ее плачущей. С размазанной тушью и в испачканной при падении одежде она выглядела почти нормальным человеком и плакала, скорее всего, от боли в ноге и немного от тоски по тетке и накопившегося разочарования. Сообразив, что для разнообразия могу побыть в роли лидера, я перехватила ее покрепче и попыталась переключить внимание с бедной тети Роуз на насущные проблемы.
— Не поняла, а куда смотрел Умберто?
— Ха! — Слезы у Дженис сразу высохли. — Ты хочешь сказать, Лучано? — Она взглянула на меня, проверяя, достаточно ли я шокирована. — Хорошо, что спросила. Старый добрый Бёрди оказался нелегальным эмигрантом, головорезом, гангстером — выбирай. Все эти годы он скрывался в нашем розовом саду, пока его разыскивали и копы, и мафия. Ну, естественно, старые дружки-бандиты его, в конце концов, нашли, и он… — Она прищелкнула пальцами свободной руки: — Фьюить, драпанул!
Я перестала сдерживать дыхание, несколько раз с трудом сглотнув, чтобы сдержать рвущийся обратно особый ликер семейства Марескотти, который должен был поправить мне настроение, но лишь жестоко разочаровал.
— А фамилия его не Салимбени, часом?
От удивления Дженис даже забыла, что не может наступить на левую ногу.
— Ух, ты, Господи! — восхитилась она, снимая руку с моей шеи. — Значит, ты все-таки замешана в этом дерьме!
Тетка Роуз часто говорила, что наняла Умберто за вишневый пирог. Он действительно умел готовить невероятно вкусные десерты, но основная причина заключалась в том, что без Умберто тетка была беспомощна. На нем было все: кухня, сад, дом, — и при этом он умел делать вид, что его вклад — сущий пустяк по сравнению с глобальными задачами, которые, шутя, решает тетка Роуз, вроде составления букета для обеденного стола или отыскания трудных английских слов в Оксфордском словаре.
Подлинный гений Умберто заключался в способности заставить нас верить в нашу самостоятельность, словно он потерпел бы неминуемую неудачу, распознай мы его руку во всем хорошем. Он был всесезонным Санта-Клаусом, которому только в радость раздавать подарки крепко спящим.
Как большинство событий нашего детства, первое появление Умберто на пороге нашей американской жизни всегда было окутано покровом молчания. Ни Дженис, ни я не могли припомнить времени, когда его с нами еще не было. Когда изредка под пристальным оком полной луны мы лежали в кроватях и старались превзойти друг друга воспоминаниями о подробностях нашего экзотического детства в Тоскане, Умберто всегда в них присутствовал.
В каком-то смысле я любила его больше, чем тетку Роуз, — он всегда принимал мою сторону и называл меня своей маленькой принцессой. Он никогда не говорил прямо, но все чувствовали его подспудное неодобрение отвратительных манер Дженис и тонкую поддержку всякий раз, когда я решала не следовать ее примеру.
Когда Дженис просила у него рассказать сказку на ночь, то получала короткую нравоучительную моралите, где в конце обязательно отрубали кому-нибудь голову. Когда же я сворачивалась клубочком на кухонной лавке, Умберто приносил мне особое печенье в синей жестянке и рассказывал нескончаемые истории о рыцарях, прекрасных девах и зарытых сокровищах. Когда я подросла, и начала что-то понимать, он уверял меня, что Дженис свое получит, и очень скоро. Куда бы в жизни она ни пошла, она потащит за собой свой ад, ибо она сама и есть ад, и в свое время она поймет, что ее характер и есть ее наказание. Я, напротив, принцесса, и однажды, если я не поддамся дурному влиянию и удержусь от непоправимых ошибок, встречу симпатичного принца и вручу ему мое волшебное сокровище.
Как же мне было не любить Умберто?
Перевалило за полдень, когда мы с Дженис выложили друг другу все свои новости. Сестрица пересказала все, что узнала в полиции об Умберто, вернее, о Лучано Салимбени, — надо признаться, негусто, а я рассказала все, что случилось со мной после приезда в Сиену.
Мы ели ленч на пьяцца дель Меркато с видом на улицу Недовольных и глубокую зеленую долину. Официант сообщил, что за долиной пролегает мрачная дорога с односторонним движением, улица Врат правосудия, в конце которой в Средние века казнили приговоренных.
— Прелестно, — сказала Дженис, положив локти на стол и шумно прихлебывая суп риболлито. Недолгая грусть ее развеялась как облачко. — Не удивительно, что старый Берди не хотел сюда возвращаться.
— Все же я не могу поверить, — пробормотала я, вяло ковыряя свою еду. Вид обедающей Дженис всегда начисто лишал меня аппетита, а тут еще такие новости. — Если он действительно убил маму и папу, отчего не прикончил и нас?
— Знаешь, — сообщила Дженис, — иногда мне казалось, что он это планирует. Ей-богу, у него глаза становились как у серийного убийцы.
— Может, он мучился от раскаяния? — предположила я.
— Или, — перебила Дженис, — мы были ему нужны — по крайней мере ты, чтобы выцарапать мамину шкатулку у мистера Макарони.
— Вот интересно, — продолжала я, пытаясь применять логику там, где простой логики было недостаточно, — мог он нанять Бруно Карреру следить за мной?
— Ну, ясное дело! — выкатила глаза Дженис. — Можешь не сомневаться, он и твоим барсиком манипулирует.
Я посмотрела на нее тяжелым взглядом, которого сестрица не заметила.
— Надеюсь, ты говоришь не об Алессандро?
— М-м-м, Алессандро, — сказала она, словно пробуя имя на язык. — Ладно, отдаю его тебе, Джулс. Такого и подождать не грех, если только он не в упряжке с Берди.
— Ты отвратительна, — сказала я, не позволяя себя расстроить. — И ты ошибаешься.
— Неужели? — Дженис не любила ошибаться. — Тогда объясни, почему он вломился в твою комнату?
— Что?!
— То самое. — Она неторопливо макнула последний ломтик хлеба в оливковое масло. — В ту ночь,
