действительно существует и что, если мы его не остановим, оно реально убьет нас, как убило маму и папу. Вопрос в том, как. Да нет, балда, я имею в виду, как остановить проклятие!
Я взглянула на художника. Весь вечер маэстро был непривычно серьезен, но и он не знал ответа на вопрос Дженис.
— Не знаю, — призналась я. — Как-то через золотую статую и кинжал с палио, хотя я пока не понимаю, каким образом.
— Раз-два, кружева! — Дженис всплеснула руками. — Прям берегись, проклятие! Вот только мы не знаем, где статуя. В трактате сказано, что Салимбени похоронил их в самой что ни на есть священной земле и поставил стражу в часовне, но это может быть где угодно. Короче, где статуя, мы не знаем, а ты к тому же потеряла кинжал и знамя. Поразительно, что ты еще не посеяла распятие, хотя мне оно не кажется ценной вещью.
Я посмотрела на маэстро Липпи.
— Книга, которая у вас есть, о «Глазах Джульетты» и могиле… Вы уверены, что там ничего об этом не сказано? В прошлый раз вы посоветовали мне спросить Ромео.
— И вы спросили?
— Нет, конечно! — с раздражением ответила я, хотя знала, что нечего на зеркало пенять. — Я до сегодняшнего дня не знала, что он Ромео!
— Тогда почему бы вам, — спросил маэстро Липпи как само собой разумеющееся, — не спросить его при следующей встрече?
Была уже полночь, когда мы с Дженис вернулись в отель «Чиусарелли». Едва мы вошли в вестибюль, диретторе Россини поднялся из-за стойки и вручил мне стопку сложенных записок:
— Капитан Сантини звонил сегодня в пять, — укоризненно сообщил он, без слов обвиняя меня в физическом отсутствии в номере и отсутствии желания ответить на звонок. — И много раз потом. Последний звонок был… — Он подался вперед, щурясь на часы на стене: — …семнадцать минут назад.
Поднимаясь по лестнице, я видела, как Дженис смотрит на кипу записок у меня в руке — свидетельство явного интереса к моему местонахождению. Я уже приготовилась к очередному этапу обсуждения его характера и мотивов его поведении, но едва мы вошли в номер, нас встретил легкий ночной бриз из нараспашку открытой балконной двери без малейших признаков взлома. Сразу заподозрив неладное, я быстро проверила, не пропало ли что из маминой шкатулки; мы открыто оставили ее на столе, раз уж в ней не нашлось ничего, что напоминало бы карту сокровищ.
— «Пожалуйста, перезвоните», — напевала Дженис, просматривая записки одну задругой. — «Пожалуйста, перезвоните». «Если вечером вы свободны, может, сходим поужинать?» «С вами все в порядке?» «Извините за настойчивость, но, пожалуйста, перезвоните». «Кстати, я трансвестит…»
Я почесала в затылке.
— Слушай, мы запирали балконную дверь перед уходом? Вроде да.
— Что-нибудь пропало? — Дженис отшвырнула записки Алессандро на кровать, и они разлетелись широким веером.
— Нет, — сказала я. — Все бумаги на месте.
— Это при том, что за твоим номером, — сказала сестрица, змеей вылезая из своей майки у самого балкона, — следят половина полицейских Сиены.
— Другого места не нашла? — повысила я голос, оттаскивая ее от окна.
Дженис злорадно засмеялась:
— А что? По крайней мере, они будут знать, что ты спишь не с мужчиной!
В этот момент зазвонил телефон.
— Этот парень, — покачала головой Дженис, — извращенец, вот помяни мое слово.
— Это почему же? — огрызнулась я, коршуном кинувшись на телефонную трубку. — Потому что я ему нравлюсь?
— Нравишься? — Видимо, Дженис в жизни не слышала ничего наивнее, поэтому испустила чрезвычайно растянутый презрительный смешок, оборвавшийся, лишь когда в нее попала брошенная мной подушка.
— Алло? — сказала я, тщательно прикрывая решетку от шума, который нарочно затеяла моя сестрица, расхаживая по комнате и бубня под нос зловещую мелодию из фильма ужасов.
Как и ожидалось, это оказался Алессандро, беспокоившийся, не случилось ли со мной чего, раз я не отвечаю на звонки. Теперь, согласился он, уже поздно для ужина, но что я решила насчет завтрашнего праздника у Евы-Марии?
— Да, крестная, — кривлялась Дженис у меня перед глазами. — Как скажете, крестная…
— Я вообще-то еще… — начала я, пытаясь припомнить нее причины, придуманные, чтобы отклонить приглашение, но отчего-то они вдруг показались совершенно беспочвенными теперь, когда я узнала, что он Ромео. В конце концов, мы в одной команде, разве нет? Маэстро Амброджио и Липпи с этим бы согласились, и Шекспир тоже. Кроме того, я не была убеждена, что в мой номер вломился именно Алессандро. Сестрица могла и обознаться, с ней такое случается. Или солгать.
— Решайтесь, — настаивал он голосом, способным уговорить любую женщину на что угодно. Вот что значит опыт, черт возьми. — Это очень много для нее значит.
В ванной Дженис устроила борьбу с невидимым врагом, которого изображала пластиковая шторка, притворившись под конец заколотой насмерть.
— Ну, я не знаю, — сказала я, пытаясь заглушить ее вскрики. — Сейчас такая напряженная атмосфера создалась…
— Так может, проведете уик-энд за городом? — резонно предложил Алессандро. — Ева-Мария на вас очень рассчитывает, она пригласила много гостей. Это люди, которые знали ваших родителей.
— Правда? — Мое любопытство изо всех сил выпихивало из круга слабое сопротивление.
— Я заеду за вами в час, хорошо? — сказал Алессандро, принимая мои колебания за согласие. — Обещаю по дороге ответить на все ваши вопросы.
Когда Дженис вернулась в комнату, я ожидала сцены, но ничего такого не произошло.
— Делай, как знаешь, — сказала сестрица, пожав плечами, словно ей все равно. — Только потом не говори, что я тебя не предупреждала.
— Чужую беду руками разведу. — Я опустилась на край кровати, почувствовав себя совсем обессиленной. — Тебе легко, ты не Джульетта.
— Ты тоже, — сказала Дженис, присев рядом. — Ты просто дочка мамы с закидонами. Как и я. Слушай… — Она обняла меня за плечи. — Я понимаю, тебе хочется на эту вечеринку. Ну, так поезжай! Только не надо чересчур буквально воспринимать историю Ромео и Джульетты. Шекспир не Бог, он тебя не создавал и тебе не хозяин. Тебе самой решать и выбирать.
Поздно вечером мы лежали рядышком на кровати и в который раз листали мамин блокнот. Теперь, зная историю золотой статуи, мы видели, что многочисленные зарисовки трогательных объятий очень даже имеют смысл. Однако в блокноте не нашлось никакого намека на местонахождение могилы. Большинство страниц были покрыты набросками и загогулинами, и лишь одна выделялась бордюром из розочек с пятью лепестками и выведенными каллиграфическим, почерком строками:
И все, что скрыто в вашей чудной книге,
Ты в выраженье глаз моих открой.
Это была единственная ясная шекспировская цитата во всем блокноте. Некоторое время мы молча смотрели на нее.
— Эти слова, — сказала я, наконец, — сеньора Капулетти говорила о Парисе, но здесь неточность: не «в вашей чудной книге» и «в выраженье глаз моих», а «все, что скрыто в чудной книге той, ты в выраженье глаз его открой».
— Ну, ошибся человек… — предположила Дженис.
Я придавила ее взглядом к кровати:
— Чтобы мама цитировала Шекспира с ошибками?! Не верю! По-моему, она специально так написала, чтобы зашифровать какое-то послание.
Дженис села. Она обожала загадки и тайны, и в первый раз после звонка Алессандро у нее сделался заинтригованный вид.
