Курнебрал никогда не слышал о славном рыцаре по имени Бернард Шоу, но изречение это явно понравилось ему. Оруженосец усмехнулся в мокрые усы и сказал:
– Извини, Тристан. Ты – мой господин, тебе и решать судьбу Луши.
И они снова надолго задумались.
Вспоминали, как накануне, разыскивая удобное и достаточно глухое место под свое не такое уж и временное жилье, набрели вдруг на мрачную хижину отшельника. Курнебрал поведал, что знает хозяина избушки, и предложил зайти к божьему человеку. Звали отшельника Нахрин, был он худ и легок настолько, что казалось, по песку пройдет и следов не оставит, старческие жилки просвечивали сквозь почти прозрачную кожу на лице и руках, борода и длинные седые волосы спадали аж до пояса, а темно-синие васильковые глаза смотрели на вошедших ясно, печально и ласково. Старец был давно забыт всеми, многие годы не видел людей, никто уж и не помнил его дел в миру и его настоящего имени, осталось только это лесное прозвище – Нахрин. Но в последнее время к схимнику стали все чаще заезжать за советом, сочтя, что блюдет он аскезу уже достаточно долго и проник в неземную мудрость.
Про Тристана и Изольду отшельник все знал. Никакого колдовства в этом, кстати, не было. Просто намедни заезжал к нему Будинас, да и Перинис еще заглядывал. Перинис-то и сообщил новость: раструбил-де король Марк во всех землях о желании своем поймать и наказать Тристана и за голову его предлагал, по разным сведениям, то ли двадцать, то ли все сто марок золотом.
Тристан быстренько прикинул в уме, сколько это по-нашему, а также в пересчете на баксы, и получилось у него, что двадцать марок равны пяти килограммам, а значит, по самым скромным оценкам, это пятьдесят штук гринов. Не хило, но еще туда-сюда, а уж двадцать пять кило и соответственно двести пятьдесят тысяч – стоимость шикарнейшего «мерседеса» специсполнения – это уж слишком, братцы, за его-то непутевую голову.
Об Изольде речи не шло. То ли король не знал, что жена его осталась жива, то ли уже простил ее за все, пройдя через своеобразный катарсис озверения. Отшельник (Что с него взять? Певец покорности и смирения.) призывал Тристана вернуть Изольду законному мужу, а самому покинуть эти края как можно скорее во избежание беды. Ведь не успокоится Марк, никогда не успокоится, а прожить всю жизнь, скрываясь от людей, всю жизнь вне закона, всю жизнь во грехе – это же немыслимо! Конец все равно один, но к чему звать смерть раньше времени? Не по-христиански это. Так рассуждал схимник Нахрин.
«Интересное кино! – возмутился про себя Тристан. – Я, значит, живу не по-христиански, а этот старый козел, владыка Корнуолла? Он по каким законам живет? Я дрался за Изольду с самого начала, я дрался за свою любовь, и какая только нечисть не вставала у меня на пути! Я их всех победил, потому что Изольда была нужна мне, потому что я любил ее сильнее всего и всех на свете. А он? Получил ее даром. Воля случая, улыбка фортуны, стечение обстоятельств. А то, что недорого досталось, и терять легко. Едва приревновал, сразу крови возжаждал – дикарь! И по принципу «уж если не мне, так пусть никому не достанется» решил уничтожить. Но как! Садистское сожжение заживо показалось ему слишком гуманным! (Привет тебе, Марик, из будущего – от палачей НКВД и гестапо!) Он отдал любимую – подчеркиваю: лю-би- му-ю – жену для массового изнасилования прокаженными с последующей медленной смертью от неизлечимой болезни. Хороший человек. Достойный вождь всех логров, бриттов и скоттов, а также бритто- логров и скотто-логров, то есть бритоголовых и скотоложцев… Впрочем, вожди во все века и у всех народов такими были. Нашел, понимаешь, чем удивить! Вот только при чем здесь я и моя Изольда? Моя Маша. Он отдал ее прокаженным, я – забрал себе. Все. Игра окончена, каждый из участников остался при своем. Какие претензии, господа?»
Собственно, все это Тристан и высказал Нахрину, только в более понятных выражениях – без русскоязычных каламбуров и ссылок на историю двадцатого века. Но Марка он таки назвал пренебрежительно Мариком. В кельтском варианте это звучало «Маркан». Такой у них странный уменьшительный суффикс. «Может, отсюда и пошло русское слово «братан»? Ведь это же ласково, почти как «братишка», – подумал Тристан. – Ох, не иначе, от Машки любовью к лингвистике заразился!»
Отшельник выслушал его внимательно, помолчал и упрямо повторил:
– Все равно вам следует расстаться.
– Ну а любовное зелье, которое мы выпили на корабле по дороге из Ирландии в Корнуолл? Его ты принимаешь в расчет, уважаемый Нахрин? Или ты просто не знал об этом?
Тристан уже начал злиться и решил пустить в ход почти запрещенный прием. Ведь, во-первых, приворотный напиток относился к области чистейшей магии, а во-вторых, вся история про него была чистейшим враньем.
– Я действительно не знал об этом, – отвечал Нахрин. – Но теперь знаю и выскажу тебе свое мнение. Любовное зелье объясняет многое в ваших поступках и частично оправдывает их. Но частично. Потому что мне кажется, вы полюбили друг друга раньше, чем испили из той чаши, магия лишь усилила ваши чувства. А главное – запомните это – действие напитка скоро кончится.
– Ты уверен? – удивился Тристан. – А если это средство совсем новое, о котором ты еще ничего не знаешь, а знают только ирландские филиды и королева Айсидора?
– Ах, мой мальчик, ты слишком молод еще и многого не понимаешь. Все средства подобного рода одинаковы в главном: их действие обязательно кончается. Сроки разным людям отмеряются разные, но они не могут быть слишком велики. Твое право – не верить мне, только спорить не надо. Дослушай. Бог, рожденный в Вифлееме, помог тебе на этот раз, спас тебя и королеву от верной гибели, не иначе – за твои прежние заслуги перед Ним и людьми. Но нельзя бесконечно испытывать терпение Божие.
– Отчего же нельзя? – улыбнулся Тристан, откровенно и упрямо втягивая схимника в антирелигиозный диспут. – Терпение Господа безгранично, на то он и Бог. Взялся помогать Тристану – помогай до конца, будь последовательным!
– Не богохульствуй, сын мой, – прервал его старик Нахрин спокойным, невозмутимым голосом. – Ты славный рыцарь, имя твое останется в веках, но сегодня тебе надо уехать отсюда. Смири гордыню.
И Тристан вдруг почувствовал известную неловкость: нашел перед кем хвастаться своей непобедимостью! Старик-то, наверное, прав. Но все равно сейчас он никуда не уедет. Впереди лето. Жаркое, зеленое, пестрое, нежное, пахучее, шумное, страстное, доброе лето любви и счастья, первое и последнее в жизни, в обеих жизнях, а может быть, и во всех последующих. А этот говорит, бросить все и уезжать к черту на рога. Да ты что, дед, офонарел?
Последнего вопроса Тристан, конечно, не задал схимнику Нахрину. Просто молча поклонился. Изольда и Курнебрал вторили ему, и, распрощавшись до поры, все трое удалились.
Ну а сейчас из давешнего разговора вспоминался в первую очередь момент практический – очень ярко
