Базотти кивнул, и экран погас.
– У вас до самолета еще четыре часа, мистер Малин, – сообщил помощник посла. – Вас сейчас отвезут в отель, где вы сможете принять душ, переодеться, пообедать и отдохнуть. О'кей?
Должно быть только в этот момент Сергей наконец, понял, что у него начинается еще одна новая жизнь. Третья, пятая, восьмая? Он уже сбился со счета. И все-таки настолько новая, пожалуй, впервые.
Потом была Флорида, и школа в Лэнгли, и стажировка в Лондоне, и командировка в Сальвадор с обкаткой полученных навыков в условиях, приближенных к боевым, настолько приближенных, что Сергею чуть не снесли голову мачете, и на память о той истории остался у него большой, грубый рубец на шее. Было знакомство с лучшими библиотеками, архивами и музеями мира, и присутствие на сверхсекретном совместном совещании руководства ЦРУ и Якудзы – японской мафии или спецслужбы (кто бы знал, как ее правильней называть – нет у нее прямых аналогов ни в Америке, ни в Европе), и было высшее элитное образование на курсах спецподготовки в 'Мидраше' под Тель-Авивом, и было несколько недель отдыха на Сицилии и на Гавайях, когда можно было спокойно подумать о многом, взвесить все за и против, спланировать дальнейшую учебу и работу, поговорить с Дедушкой по телефону и лично с его лучшими сотрудниками и друзьями, отдыхавшими вместе с Малиным.
Подходил к концу тысяча девятьсот восемьдесят шестой.
Уже второй год на родине Сергея генсек Горбачев размахивал со всех трибун так называемыми перестроечными лозунгами, и конечно, Малин следил за событиями в Союзе, но борьба с алкоголизмом методом вырубания виноградников, приведшая только к появлению 'петли Горбачева', традиционные партийные чистки и отмывание мафиозных денег по первой модели хозрасчета не слишком вдохновляли его. И вспомнив однажды придуманное сравнение, Сергей сформулировал для себя: в том же сортире еще раз заменили лампочку – теперь она была яркая, отлично сделанная, похоже, импортная, и вроде бы вполне безопасная. Дальних целей Горбачева Сергей не разглядел, как и большинство людей на планете, а Дедушка, очевидно, с умыслом, не допускал Малина к той секретной информации, которая могла бы пролить свет на стратегические планы нового советского лидера. Дедушка ждал, когда Сергей догадается сам.
И Сергей догадался.
Он читал какой-то доклад Горбачева, по-видимому, к очередной годовщине Октябрьской революции – он не запомнил точно, ведь в самом докладе ничего особенного не было, но удивительным образом между строк Малин вычитал там смертный приговор коммунизму. И мгновенно пробежав по логической цепочке, он самым естественным образом уперся в потрясающую мысль. Сидел он тогда в лаборатории Научного Центра Би-би-эс, в Колорадо, Дедушка как раз находился тут же, и Малин ворвался в кабинет Спрингера, как ошпаренный с газетой 'Правда' в руках.
– Я понял! – проговорил он от полноты чувств перейдя на заговорщицкий шепот. – Мы должны делать ставку персонально на Горбачева. Именно он поможет нам создать филиал Службы ИКС в Москве!
Дедушка улыбнулся своей знаменитой загадочной улыбкой. Он уже больше года думал об этом.
В феврале восемьдесят седьмого года Малин был назначен руководителем советского филиала службы ИКС и вернулся в Москву. Он получил звание полковника КГБ, солидную должность и кабинет на Лубянке с полагающимися по рангу аппаратами спецсвязи. Соответствующий приказ в архивах хранился. Но все это была мишура, ширма, отмазка. Не существовало ровным счетом никаких документальных подтверждений создания советского подразделения Международной службы контроля. И тем более ни одна живая душа не смогла бы ответить на вопрос, как удалось уговорить самолюбивого и самоуверенного Горбачева поделиться неведомо с кем таким огромным куском собственной власти.
Глава тринадцатая
ПОРА ТОПОЛИНОГО ПУХА
Тополь ввалился ко мне в кабинет ранним сентябрьским утром. Вместо девушки, приносящей кофе. И, не поздоровавшись, сообщил:
– Я приехал.
Сообщил по-английски. Мне это сильно не понравилось, и так же по-английски, очень по-английски, я спросил:
– Плохие новости?
– Весьма, – ответил Тополь. – Может быть, ты нальешь мне кофе?
– Кофе еще не принесли. Есть виски. 'Чивас Ригал'.
Наш диалог стал напоминать бездарный текст из какого-нибудь американского боевика, и Тополь решил разрушить его нестандартной фразой:
– А 'боржоми' у тебя есть?
– Ты чо? С дуба рухнул? Откуда в Лондоне 'боржоми'? – выдал я еще более нестандартную фразу на чистом русском.
– Жаль. Виски я люблю пить с 'боржоми'. А так – лучше коньяку.
Он достал свою традиционную фляжку, и я почувствовал, что дело совсем плохо. Тополь категорически осуждал тех, кто пьет по утрам в рабочее время – для этого, считал он, требовались исключительные причины. И было ужасно, что уже второй раз за очень короткое время нашего знакомства такие причины у Лени Горбовского возникали.
– Что случилось?
Он не ответил. Плюхнулся в кресло, задрав чуть ли не выше головы свои острые коленки кузнечика, хлебнул из горлышка, жестом попросил у меня стакан и наконец, глубокомысленно произнес:
– Пора тополиного пуха.
Я вспомнил, что в Москве пора тополиного пуха наступает где-то в июне и спросил:
– В Лондоне?
