исключительно AHB, НОРАДа и СОИ.[27] Кое на кого из них, как оно всегда бывает, Дадли довелось поработать. Рассказывать об этом ему нельзя, и о том, как устроено его самое ходовое изделие, «Теневой ящик», он тоже предпочитает не говорить. Это маленький гладкий кубик из какого-то экзотического полимера (ровного черного или белого цвета) размером с антирадар, украшенный единственным загадочно мигающим голубым светодиодом. Никаких ручек, кнопок, проводов, циферблатов, окошек, присосок, крючков, петель и креплений, никаких выключателей. Только мигающий голубой огонек и оттиснутые слова «Освежитель воздуха». Дадли устанавливает такой кубик на потолке машины рядом с лампочкой и прицепляет какую-то пластинку к ключам – и «Теневой ящик» засекает проникновение любого чужака в твое транспортное средство.
Что именно происходит потом, остается только гадать: Дадли не говорит. Я никогда не видел машинку в действии, но, видимо, там происходит голубая вспышка, и нарушитель «интенсивно отпугивается». Догадываюсь, что «Теневой ящик» испускает того или иного рода статический заряд. В любом случае, нарушитель оглоушивается, как майский жук, а после этого обычно вываливается из машины и скорчивается на земле, точь-в-точь – жертва
Разрешенное устройство? Ни фига, и потому-то «Теневой ящик» называется «освежителем воздуха». Но он удовлетворяет спрос среди пострадавших, обиженных и крайне мстительных нью-йоркских водителей, страстно желающих отыграться. Водителей, уточним, у которых есть лишних пять сотен и терпение до года стоять в очереди на установку. Дадли не дает рекламу и не обсуждает детали по телефону. Все – только «сарафаным радио», лично и наличными.
Наверху, в своей мансарде, Дадли предается своему хобби – изготовлению птичьих чучел; там я и нашел его, когда он разблокировал мне входную дверь. Его специальность – певчие птицы. У него не только незаконное ремесло, но и незаконное хобби.
Большинство певчих птиц охраняется в штате Нью-Йорк как федеральным (Закон о перелетных птицах 1912 г.), так и местным законом. Кроме того, конкретная птица может еще состоять в списке исчезающих и редких видов, согласно главе 50, пунктам 17.11 и 17.12 (подпункт Б) Закона об охране рыбных ресурсов и диких животных. Возможно также, что эта конкретная птица подпадает под Конвенцию о международной торговле исчезающими видами животных и растений (СИТЕС), приложения I, II, и III, Глава 50, пункт 23, подпункт Ц. Значит все это следующее: иметь, например, лысого орла «живого или мертвого…
Я поддерживаю защиту исчезающих и охраняемых видов и перелетных птиц; Дадли тоже. Но, как скажет вам любой, кто смотрит вечерние новости, закон в некоторых областях часто до нелепости негибок, тогда как в других – опасно снисходителен. Например, если ты найдешь мертвую гаичку – которая сама откинула копыта, – тебе нельзя взять ее себе, а тем более – набить. Если найдешь соколиное перо или череп чайки – нельзя брать их себе. В точном соответствии с буквой закона эти предметы следует передать властям, чтобы их уничтожили, даже если ты способен документально подтвердить, что просто нашел их. А птицы, как и все животные, достаточно регулярно умирают естественным порядком, абсолютно помимо кровожадных замыслов человека.
Как и большинство населения, я подчиняюсь закону, покуда он не расходится со здравым смыслом и покуда за ним стоит сила. У нас в Нью-Йорке найдется максимум двое специальных копов, присматривающих за восемью без малого миллионами потенциальных нарушителей Главы 50 и СИТЕС. И они как бы слегка заняты – отловом чуваков, которые впаривают ведрами свежие тигриные пенисы и носорожьи рога. Вероятность того, что они возьмутся проверять, откуда у тебя в шкафу с безделушками это перо голубой сойки, – абсолютный нуль. И я думаю, что если попробовать принести им мертвую колибри для надлежащего предписанного властями устранения, они предложат тебе самому спустить ее в унитаз.
Все это возвращает нас в прошлый январь, когда мы с Энджи нашли мертвую сойку, мирно лежащую на снегу в ожидании первого прохожего домашнего кота, который ее раскурочит. А ведь это чертовски красивая птица, так что я отнес ее Дадли сделать чучело. В общем, только для моей постоянной коллекции, поэтому не думаю, что у меня будут какие-то неприятности, пока я не соберусь ее продавать.
Дадли пятьдесят один, и он похож на бульдога. Смуглый и кривоногий, с большими руками, выдающейся челюстью и морщинистым лбом, он абсолютно не думает о собственном собакоподобии. Хотя, не в пример бульдогам, решительность и прямоту Дадли можно отнести главным образом на счет его вундеркиндовых мозгов. Мы познакомились восемь лет назад в жюри присяжных по одному делу о хлыстовой травме, и старшина присяжных из него получился дьявольский. Но подлинная дружба между нами возникла только на следующем деле, где нам пришлось заседать. Понимаете, если вас раз в несколько лет привлекают заседать в суде присяжных, не редкость и на следующем процессе встретить кого-то из прежних товарищей. В этот раз мы были в разных жюри и табу на совместные обеды на нас не распространялось (вдруг присяжные станут трепаться о деле, а это – ни-ни).
– Лучшего чучела сойки тебе, бывалому старьевщику, не найти!
Толстым пальцем Дадли ткнул в меня из-за верстака, лишь я вошел в студию. Он сидел за компьютером, который со всей периферией – модемами, зип-драйвами, зап-драйвами и всем, что там бывает, – аккуратно разместился на столе с выдвижной крышкой. Сидел Дадли, откинувшись в старом деревянном стуле на колесиках, который я добыл ему на Парк-авеню, и в своей экипировке походил на бульдога, заделавшегося шерифом где-то на Юге: красные подтяжки и рабочие рубашка и штаны цвета хаки.
Вдоль стен шла деревянная обшивка, а поверху – полочка, на которой красовались с полсотни чучел певчих птиц под стеклянными колпаками. А над ними на голых стенах теснились дюжины фотографий в рамках и картин – все с певчими птицами.
– А уж это я буду судить, Дадли. На своем веку я повидал немало птичьих чучел.
Я протянул руку. Ой, я забыл. Дадли тактилофоб, он ни с кем не здоровается за руку. И вообще – старается не трогать ничего без необходимости. Нью-Йорк в глазах Дадли – это рассадник гриппа. Вообще- то его паранойя имеет некоторые основания, как начнешь оглядываться и замечать опасность заразы в обыденных вещах: кнопках лифта и банкомата, дверных ручках, перилах. Когда только можно, Дадли тычет в банкомат мизинцем, кнопки в лифте нажимает локтем, а дверь толкает плечом или старается войти в тот момент, когда кто-то выходит. Перчатки? «Они только собирают микробы», – утверждает Дадли.
– Voila!
С витиеватым взмахом он сорвал белый шелковый платок с чучела голубой сойки.
Усевшись на корявом березовом суку, птичий самец распушил хохолок, клюв приоткрыт, крылья полуразвернуты. Не так, будто хочет взлететь, а словно бы отгоняет соперника угрозами и долгой трелью.
Я просиял, поворачивая березовый сук, чтобы полюбоваться чучелом со всех сторон.
– Оч-чень здорово, правда. И верно – единственное в своем роде.
– А где мое, старьевщик?
Он попытался скрестить руки на груди, но те оказались чересчур громоздкими.
– Voila! – Я вложил маленькую коробочку из черного бархата в его лапу, и он торопливо распахнул ее, прихватив сквозь шелковый платок. – Овальный розоватый камень в три четверти карата, вокруг бордюр из
