жынщины! Вкусно, не как буритос! Может, как сурок, мягко, кругло, глаза больши, а зубы, может, не таки больши, но…
– Зачем спать на стойке, Отто? – Я зажег настольную лампу на оленьей ноге. – У нас тут есть прекрасный диван.
Отто сверкнул сталью своей зубной механики:
– В Гулаге Отто на земли спа. Когда Ке-ге-бе наказывал Отто, с деревянной палки спа заставлял, э?
Он показал руками толщину палки, и я вспомнил его прежнее изложение этой истории. Выходило, что когда он сидел в Гулаге, одним из орудий наказания там была горизонтальная деревянная жердь не толще человеческого запястья, с которой нельзя было сходить несколько дней подряд. Это гораздо труднее, чем может показаться, а если свалишься или коснешься ногой земли, тебя отколошматят и бросят в ящик- карцер, отбуксированный на середину застывшего озера, и там ты скорее всего замерзнешь до смерти. Отто преуспел в особой технике лежания на палке: хребет выравнивался так, что он поддерживал равновесие даже во сне.
– Спина камень, – продолжал он. – Постель грудь. Очень хорошо, но ща не спа, Гарф. Скажи для меня: Янжи, она говорит, Отто можно у вас работа, да?
Я плеснул пива в кружку номер тридцать семь и подал моему приятелю-дворняге, чьей пижамой была «лейкерская»[26] фуфайка с капюшоном.
– Ну, наверное, может быть. Но почему ты бросил Калифорнию?
– Приеха Нью-Йорк Любу смотрица. – Отто схлебнул пену.
– Ты по-прежнему еще не женат.
Отто, в общем, был в каком-то смысле женат – на женщине по имени Люба. Он иногда возвращался к ней – ненадолго, потом она его опять выставляла. Мы ее никогда не видели, но сложенная из рассказов Отто, она выходила истинной горгоной, которая не станет терпеть никаких его глупых выходок.
– Но конечно.
– Люба примет тебя после того, как ты ее бросил?
– Отто поеха пляж, не бросил.
– Ну а как же тогда вышло, что сейчас ты не с Любой?
Отто обнял меня за плечи:
– Гарф и Ян-жи не замуж, да? Жынщина, когда замуж, другой зверь. Не кролик, не сурок. – Он в задумчивости прищурился над кружкой. – Люба как медведь. Зима конец – как медведь очень сердит. Только Люба не куса, она броса. Может тарелку, может стул, может нож и…
– Я понял мысль. – Я выскользнул из-под его руки – из облака вони асфальта с никотином. – Она тебя выставила. Но только не говори мне, что ты возвращался в такую даль из-за Любы.
Отто погладил маленькую острую бородку, ухмыляясь сам себе:
– Ах, Гарф, я скучал за моих друзей.
Я улыбнулся и потрепал его по плечу:
– Поговорим завтра, Отто.
Я поставил кружку в раковину и двинулся к спальне. Сел на край постели, и Энджи сонно спросила:
– Угадай, кто вернулся в город?
– Наш любимый русский гном?
Я стащил с ноги туфлю.
– Да, я нашел его на стойке. Как в старые добрые времена.
Вторая туфля упала на пол.
– Ну не могла же я его прогнать, Гарт, правда?
Я смотрел на косматую бизонью голову напротив кровати.
– Так ведь? – Энджи лягнула меня сквозь простыню.
– Ты? Наверное, нет.
Глава 8
Разумеется, мне пришлось не спать полночи, рассказывая про моего младшего брата Николаса, и у Энджи было довольно времени переварить весь мой рассказ и оформить свое мнение к тому часу, когда мы наутро сели за приготовленный Отто завтрак.
Хотя я бы не назвал Отто поваром-виртуозом, он отлично готовит многие славянские и кое-какие афганские блюда. В то утро это были пашоты с паприкой в сырном соусе и картофельные оладьи. Вдобавок – свежие булочки, похожие на ячменные лепешки. И ни один завтрак у Отто не обходится без маленьких вареников, лопающихся от ягодной начинки, – фруктовых «пирошков». Вырядившись в мой красно-белый фартук для барбекю с надписью «ШЕФ-ПОВАР, БЛИН!», Отто носился по кухне, помешивая, шинкуя, поджаривая, подавая, убирая и, наконец, моя, и не переставая гудел какой-то величавый и выспренний советский гимн.
При всем несметном числе менее подкупающих черт, что есть у Отто, все они почти полностью компенсируются его замечательными хозяйственными функциями. У нас на службе он не брезгует никакой работой. Если он видит, что профессиональные ювелирные/чучельные задачи у нас подходят к концу, мы скоро застаем его за вощением пола, мытьем окон, подмазыванием ванны, глажкой рубашек или готовкой обеда. Он даже менял покрышки на «линкольне». И через пару недель такой жизни дивишься, как вообще люди могут жить без круглосуточной помощи по хозяйству.
Мы с Энджи закончили есть и не спеша потягивали кофе.
– Ну? – сказала Энджи – без всякой связи с чем бы то ни было. Я глянул на нее поверх свежего «Каталога таксидермиста» и глотнул кофе. Промолчал. – Ну так что насчет Николаса?
– Ничего насчет Николаса. – Я пожал плечами.
– Он твой брат, Гарт. Тебе надо с ним поговорить.
– Не-а.
– Дорогой…
– Энджи, это не обсуждается. – Моя кофейная чашка опустилась на стол с глухим стуком. – Если я намерен сторониться своего брата, так это мое право. Я же тебя не учу, как тебе обходиться с твоими.
– У меня, сироты, такой роскоши никогда не было.
– Да, так вот… – Запищал мой телефон и я вскочил.
– Твоя голубая сойка готова, – загремело в трубке. – Не хочешь приехать забрать ее?
– Конечно, Дадли, уже еду.
– А кольцо у тебя?
– Кольцо у меня.
– Чего ждешь тогда?! – Дадли повесил трубку.
– Голубая сойка готова? – спросила Энджи. Я взял куртку.
– Ага. Ему надо, чтобы я забрал ее прямо сейчас, пока он не уехал домой в э-э… – Я щелкнул пальцами, подбирая пункт назначения. – …родную Вирджинию.
Я остановился у Энджи за спиной и поцеловал ее в макушку, ободряюще стиснув за плечи.
– До сих пор, насколько мне известно, родина Дадли, город Мемфис, находилась в Теннесси. – Она откинула голову, двинув меня в грудь, и заглянула снизу мне в лицо. – Гарт, послушай, я хочу, чтобы ты подумал о Николасе. Ты не можешь себе позволить разбрасываться родными. – Она снова уткнулась в утреннюю газету. – Не забудь коробочку с кольцом.
Я сгреб маленькую чернобархатную коробочку из почтовой корзины-броненосца у входной двери.
– Пока, душечкин.
Дадли живет в каких-то двадцати пяти недлинных кварталах от меня. В пересчете на спортивную сетку это где-то двадцать одно поле для американского футбола. Хотя с новым метрическим стандартом пора переходить на поля для соккера, и тогда Дадли будет, э-э, в… В любом случае, в погожий день дойдешь и пешком – прямо на юг, невдалеке от перекрестка Ренвик и Кэнэл-стрит. Дадли живет на чердаке узкого каретного сарая из белого кирпича – это одна из тех хорошо заметных построек в федеральном стиле, за-сэндвиченных между мрачными послевоенными складами и автомастерскими. Вход в здание – деревянные амбарные ворота, а на первом этаже у Дадли гараж и мастерская.
По профессии он электронщик-виртуоз, последняя специальность – элитные автомобильные сигнализации. В его «сигналках» применяются технологии космической эры, прежде – компетенция
