ПУТЬ СПАСИТЕЛЬНЫЙ

приемлют. Не входят, как злые входят. Даймон. Как же злые? Варсава. С тряской колесниц, с шумом бичей, коней и коников, с тяжестями Маммоны, с тучными трапезами, со смрадом плоти в безбрачных рубищах, в беспутных сапогах, с непокрытой головой и без жезла, не препоясаны, руками и ногами не омыты. Се те злые. Даймон. Какие колесницы? Какие кони? Какое мне рубище говоришь? Не всяк ли ездит на колесницах фараонских? Чудо! Варсава. Ей, говорю тебе, всяк Даймон. Не мучай меня, говори какие? Варсава. Воля твоя. Даймон. Все это понимая, как беса имеешь. Гоноришь не по сути. Варсава. Ей! Опять и опять говорю тебе, что всяк обожествивший волю свою враг есть Божьей воле и не может войти в царство Божье. Какое причастие жизни у смерти? Тьмы же у света? Вы отца вашего дьявола похоти любите творить, сего ради и трудно вам и невозможно. Даймон. Как же колесницей нарицаешь волю? Варсава. Что же носит и бесит вас, если не непостоянные колеса воли вашей и небуйные крылья ветреных ваших похотей? Сию вы, возлюбив и воссев на ней, как на колеснице, везущей в блаженство, ищете ее, пьяны ей, в днях царства Божьего и воли его, но не обретаете и глаголите: увы! Трудно есть царство Божье. Кто может обрести тьму в свете? Не обитает там ложная сласть, честь и сокровище ваше есть сия воля не его. Она, ей, говорю! Она вам есть и узы, и замки, и лев поглотивший, и ад, и огонь, и червь, и плач, и скрежет. И не выйдете отсюда, пока не расторгнете узы и низвергнете иго воли вашей, как писано: 'Раздерите сердца ваши'. Во время то явится Самсону по жестоком - сладкое, по зиме - дуга и мир Ноев, Даймон. Кто же причина? Не воля ли дается человеку? Варсава. О злоба, не клевещи на премудрость! Не одна, но две воли тебе даны. Ибо писано есть: 'Предложил тебе огонь и воду'. Две воли есть то, сугубо естественный путь - правый и левый. Но вы, возлюбив волю вашу больше воли Божьей, вечно сокрушаетесь на пути грешных. Не сам ли ты причина? Даймон. Зачем же предложена зла воля человеку? Лучше бы не быть ей вовсе. Варсава. Зачем беззаконникам предлагают мучительные орудия судья? Того ради, что, теми мучимые, привыкнут покоряться правде. Иначе же сколь бы удалялись от благодетельницы сей, если столь мучимые едва покоряются? Даймон. Откуда мне это, ибо воля моя мне благополучна есть и больше меда услаждает меня? Вопреки же Божья воля полынь мне и алоэ есть, и раны… Варсава. О бедная злоба! Ныне сам исповедался ты в окаянстве своем. Не меня же, но сам себя о сем вопрошай. Не я, но ты страж и хранитель тебя. Предвижу с ужасом разорение в душе твоей, причину же чего обличить ужасаюсь. Даймон. Ха-ха-ха! Прельщаешь себя, Варсава, мной, ибо ищу суда от тебя. Но твой ум младенчествует. Писано же есть: 'Бывайте младенцы в злобе, по не в уме'. 'Не пришел принять, но дать советы'. Варсава. От всех ваших бренных советов, даже от юности моей, омылся уже в Силоаме. Господь даст мне око свое, и не постыжусь. Даймон. Чудное твое око, видящее то, что нигде не обретается. Где же сердце, подобное твоему? Возлюбил ты странность. Что же? Даже все ли общее и все случающееся в мире, все ли то есть зло? Одна ли странность благая? Варсава. Не отвлекай меня по-воровски на кривую тропу. Путь слова моего есть о трудности, гнездящейся в аду, изгнанной же из Эдема. Хочешь ли о странности? Даймон. Сотворим единоборство и о сем: есть со мной научающий руки мои на ополчение. Предложи же мне хоть одно, бываемое на торжище мира сего, общеделаемое у всех и везде, и всегда, не оно ли скверное, трудное и мучительное? Достаточно… Варсава. Фу! Предлагаю тебе у всех, везде, всегда делаемое, и оно очень благое есть. Не все ли наслаждаются пищей и питьем? Не везде ли и всегда? И это есть благо, как писано: 'Her блага человеку, разве что ест и пьет…' И опять: 'Приди и ешь в веселье хлеб твой и пей в благе сердце в и но твое…' 'Молюсь тебе, Господь, избавь меня от Голиафа сего, изострившего, как меч, язык свой,..' Где же больше богомерзостей, вражды, болезней, если не в общениях мирских, которым бог - чрево? На всех блудных вечерях и трапезах их как рука, названная Даниилом, на стене пишет, так гремит гром Божий сей: 'Не радоваться нечестивым'. Сколь же малое стадо в сравнении с содомлянами дом Лотов! Там пируют ангелы в веселье. Много ли в тысяче обретешь! Которые едят и пьют не за страдание, за здравие по оному: 'Если едите, если пьете…' и пр. все во славу Божью… Как же говорить, как едят хлеб? Не больше ли землю со змеем? Как же в веселье? Не больше ли в поте лица и в трудах едя не благословенный хлеб сей: 'Сладок человеку хлеб лжи'. После же обращается он в камни. Истинный же причастник вкушает с благодарением хлеб по Соломонову слову: 'Лучше кусок хлеба с водой в мире' - и пьет вино свое в благе сердцем оным. 'Любовь не завидует, не бесчинствует, не радуется о неправедном богатстве - все любит, все терпит' и пр. Трапеза, дышащая коварством, убийством, грабительством - не он ли есть хлеб лжи? Что ли есть безвкусней и скаредней больше неправды? Сия обветшалая Ева есть общая, обычная и вечная невеста миру, печалью и похотью очей сжигаемая. Мир есть при беснующихся, торжище шатающихся, море волнующихся, ад мучающихся. Так ли в веселье! Лжешь! Иезекиль же истину благовестит, как истаивают едящие не хлеб пресный, но отходы в неправдах своих. Се твой хлеб, - от сего твоего хлеба отрекается Петр, говоря 'Господи, никогда не ел скверного…' Даймон. А! а! Но, однако, ел. Варсава. Ел же, но уже священное. Если бы то было Богу неугодно, не вкусил бы. Не многоценность блудит, а священная правда сладкую трапезу творит. 'Приди и ешь в веселье хлеб твой' и пр. Но лукавая кознь твоя, показав хвост, утаил Ты виновницу веселья, там же сущую, освящающую голову сию: 'Как же угодны Богу творенья твои' (Екклезиаст). Знай же и то, что нареченное Петром скверное лежит в римском: commune, то есть общее; по-эллински KOIVOV. Это же эллинское знаменует у римлян болото (coenum). Какой же мне предлагаешь хлеб твой? Сам вкушай. Мирская община мерзка мне и тяжела. Сладка же добрая дева есть дивная странность, странная новость, новая дивность. Сию благочестивые возлюбив, устраняются мира, не мира, но скверного сердца его. 'Изыдите и к нечистоте их не прикасайтесь, изыдите от них', - говорит Господь. Даймон. Будь здоров, как же говорил ты! Однако вера в Христа, исшедшая благовестием в концы вселенной, не вселенское ли общение? И не благо ли есть? Варсава. Ах, оставь, молю! Мир суетное только лицо веры носит листвой проклятой смоковницы, имущей образ благочестия, плодов же его отвергшей, наготу свою покрывая, лицемер или лицевер, суевер и гроб, покрытый известью. Дух же веры и плоды его когда он имеет? Аминь. Никогда. Мнишь ли, как обретет сын человеческий на земле веру? Нет! Нет! Не здесь! Восстал, Что ищете живого и благоуханного в смрадном содомском и мертвом болоте его? Там, там его узрите. Где там? Там, где нет смрада, Ах! В Сигоре. Там Лот! Там дух веры! Там благоухание наше не с обветшалыми Евами, но с богорожденными от себя и чистыми девами. 'Не бойся, малое стадо'. Се там! О сладчайшая Галилея! Город и пир малых-малых! Блажен, кто съест обед твой. Что есть плоть? То, что мир. Что есть мир? Ад, яд, тля? Ах, око и свет, вера и Бог есть то же. Мелкое око - светильник телу. Маленькая церковь - свет миру. О прекрасная, но малолюдная невеста неневестная? Тебе подобает слышать одной это: 'Очи твои, как голубиные'. 'Изойди от них в Сигор, спасайся'. 'Изойдите, верные, в воскресенье, и мало их есть…' Даймон. Действуй, действуй! Если все общее скверное есть, как же общее воскресенье честно и свято, уверяемое Лазаревым воскрешением? Варсава. Так, как общее верным, не миру, в болоте лежащему. Инако же все ему общее бесчестно. Внял ли ты? Даймон. Очень внял, ибо ты мне ныне, как птица, в сеть взят. Варсава. Взят, но не удержан. Даймон. Не чувствуешь? И не устрашаешься? Варсава. 'Праведник дерзает, как лев…' ПРЕДЕЛ, ЧТО ВСЕ, ЧТО ЕСТЬ В МИРЕ, - ПОХОТЬ ОЧЕЙ, ТРУД И ГОРЕСТЬ Даймон. Приготовь лицо твое, Варсава, на обличение. Варсава. Если хочешь, готовлю и на оплевание Даймон. Знаю, что обличение - труд и горесть тебе. Варсава. Обличи мой грех во мне, молю, и будешь друг. Между ним и мной верная вражда. Даймон. Не ты ли сказал, что мир есть бесчисленное сборище беззаконных? И что им вопреки малолюденькое стадо благочестивых? Варсава. Воистину, так и есть. Даймон. Ибо не то же ли есть сказать - и это беззаконие легкое, благочестивое же трудное и тяжкое? Как то не трудно, если это маломало, оно же всем досягаемое? Суди дерево без плодов. Варсава. Тьфу! Putabam te cornua habere.(Древняя притча на тех, кто вначале страшны, потом смешны. По-славянски: 'Полагал, что рога имеешь'.) Даймон. Что! 'Начали говорить иными языками?' Варсава. Скажи мне, Господи, истину твою. Устрой сердце и язык мой по слову правды твоей. Даймон. Ба! Шепчешь! Се тебе ударение, Варсава! Варсава. Считал, что избодаешь рогами, а се удар младенческий. Давай! Продолжим единоборство! Если благость трудна, Бог виной есть страждущему миру. Ныне же вины не имеют о грехе своем, возлюбив горесть свою, больше сладости его! Давай! Воровать или не воровать! Что трудней! Однако весь мир полон воров и разбойников… давай! Нужна ли многоценная одежда и дом? Что трудней! Однако весь мир блудокрасием красуется в суетное любодеяние глаз. Что удобней, как хлеб и вода! Однако весь мир обременен чревонеистовством. Чрево есть бог миру, пуп аду, челюсти, ключ и жерло, изблевывающее из бездны сердечной всеродную скверну, неусыпных червей и клокочущих дрожжей и блевотины оных вод: 'Исходящее от сердца есть оскверняющее'. Зависть, грабеж, воровство, убийства, хулы, клевета, лицемерие, лихоимство, прелюбодеяния, стыдодеяния, суеверия… се всеродный потоп Ноевский, верх, влас и голову мира подавляющий. Однако мир все это творить радуется. По успеху беззаконий своих и мудрость, и славу, и благодарность, и сласть, и блаженство оценивает. Не право же судил ты, однако право сказал, что трудность есть вина греха ему. Мир адскую дочь, сию