прийти в себя, разрушил все, что строилось с таким трудом.
Он говорил спокойно, но безжизненно. Без интонаций раздражения или упрека, которые бы Вейнер понял. Но этот пустой голос, как из могилы, виной давил сильнее, чем если б Эрлан накричал.
– Эра сказала, что ты убил тихо, – повторил упрямо – один был аргумент в голове.
– Кого? – то ли вздохнул, то ли удивился. Еще один бредит? Впрочем, Вейнер только этим и занят. И дошло, видя как тот отвел взгляд:
– Аа, – рассмеялся горько и как-то безысходно. – Ты решил, что это я столкнул ее. А теперь не пускаю вас, потому что мечтаю добить. Приятно, что хоть фантазиями ты не обижен. С умом, пониманием людей, уважением к окружающим, и прочими подобными безделками себя не обременяешь, это ясно. Ну, что ж. Теперь ты знаешь, что Эйорика хотела сообщить. Надеюсь рад. Если она будет упорствовать, ее припишут отцу. И выставят, не глядя на состояние. Наш с ней союз по тем же причинам невозможен. Как только объявят запись в книге судеб, придется решать – выдвигать встречное требование о расторжении уз. Ну и чего ты опять добился?
Вейнер сунул руки в карманы и затоптался: мать твою.
– Ты подставил ее и всех нас. Ее не задержат в городе, а я не защищу, и ты не сможешь встать. Потому что тем переступишь через смерть отца, матери, братишки, что только начал бегать. Через смерти всех почивших родов. Через двадцать лет уничтожения светлых и устоев изначальных. Через стражей, что выводили тебя из под стрел и спасали от смерти. Через убитых деттов, что пытались дать тебе хоть какие- то знания. Нет, ты мо-о-ожешь, я в тебя верю. Тебе же ровно на все и всех.
– Эрл…
– Не надо! – отрезал. – Ты делом все сказал.
И двинулся вниз.
Вейнер осел на корточки у каменной ограды и ощерился сам на себя. И что ж он вляпывается раз за разом? Как лучше хочет, а выходит хуже не куда.
Нет, но поверить что Эра дочь упыря Эберхайма? Они в своем уме?
И стих, ответив сам себе – а ты в своем уме был, когда подумал, что Эрлан может причинить вред Эре?
И закрыл глаза, сел, ноги вытянув – а ты правда, конченная сука, Шах. И редкий неудачник.
Самер и Лала сидели на ступенях перед площадью. Его жгло произошедшее и он хотел поделиться не с кем-то – с ней. И рассказал все без утайки.
Девушка так радовалась, что подруга жива. Сначала. Сейчас же сидела как статуя с лицом из гипса.
– Я не верю, – выдохнула. Мужчина чуть развел руками – что сказать? Твое право, я же изложил, что слышал сам.
Молчали. Странно, но и молчать с Лалой Самеру было хорошо. Не злость уже – печать тихая одолевала.
– Она не понимает, что делает, не понимает последствий. Потому что еще не в том состоянии, чтобы в принципе о чем- то говорить. Совет должен это понять и учесть.
– Понятия не имею, что будет делать совет. По -мне сама мысль озвученная Эрой о том что Эберхайм ее отец – уже из ряда вон. А еще настаивать и признавать? Для меня – слишком.
– Значит, ты тоже не понимаешь, что теперь последует? – как эхо спросила Лала.
– Ну, что я к ней ни ногой – это точно, – бросил сухо. За день двух друзей лишиться – это слишком.
– Да, хорошо, – закивала. – Вы замечательно решили Ты – ни ногой, Эрлан тоже не сможет быть рядом, Вейнер. Стража только отпустили. Он только и будет. Жрец тоже к ней не подойдет. Вы бросаете ее больную! Друзья? Сейчас совет обязан будет разобраться! Сейчас пошлют в мир кого-нибудь узнать и получить подтверждение. И тогда, если Эйорика не откажется от отца, ее выставят из города, лишат права, сделают изгоем. Потому что отец ее изгой!. А она не откажется! Я ее уже знаю. Она не сможет отказаться, потому что это значит предать!
– Ты забыла, кого она называет своим отцом, – напомнил Самер, не понимая чему так возмущена Лала – у нее даже глаза гореть начали, как у кошки в темноте.
– Да плевать! Она не Этан, она Эйорика! Она не совершила преступления! Она сейчас особенно нуждается в помощи, а вы бросаете ее и отдаете на растерзание! – вскочила. – Да вы хуже, чем!… Чем!…
И слова не нашла – рванула по темноте, как черти за ней погнались.
Самер вздохнул и шею помял: нет, женщин ему никогда не понять. Что, вот, Лала напридумала? Эрика одна не будет – есть страж, есть Эрлан и Вейнер – не оставят. И жрец к ней приходит – лечат.
Эра лежала одна в тишине, бессильная, покинутая, и как выброшенная за борт. И вспомнилось, что было несколько месяцев назад – палата, бессилие, одиночество и ненужность. Все возвращалось на круги своя.
Эрлан все -таки ушел. Это радовало ее и убивало. И если он не вернется, она готова была его простить и даже поверить, что он играл вслепую.
Вот только чего она добилась кроме?
Она всегда предпочитала одиночество, так было проще и спокойней, но вспомнив как это, захотелось тут же забыть.
'Главное, чтоб развернули Дендрейта. А еще – как можно быстрее подняться: набраться сил', – уверяла себя. Она уже знала, что будет делать. Отрезав Эрлана, откинув его, она вывела из уравнения всех остальных. Теперь игра будет только со Стефлером. Один на один.
Лой наверняка сообщит ему, кто она. Впрочем, Эра глубоко сомневалась, что тот не в курсе. И предполагала, что дядюшка захочет ее использовать. 'Интересно, примет ли в этом участие Эрлан? Прикрутят наверняка. Как же – главный исполнитель'
А если она неправа, если его играют вслепую?
Если б можно было с ним поговорить, если б она знала, как близко или далеко Дендрейт и сколько времени в запасе – можно было поступить иначе, не торопиться резать по живому.
Эра заметалась по подушке, жмурясь, чтоб сдержать слезы. Больно, тяжело, душа кричит, ее как разорвали пополам, и нет покоя. Боль разливается по телу, давит испариной и бессилием. И хочется пить, безумно хочется пить. Да только некому подать воды.
Кого винить? Сама решила, сама этого хотела. Все было ясно изначально. Но был ли иной способ проверить Эрлана и обезопасить город и ребят? Честно и прямо рассказать, послушать, что ответит Лой и… знать, что его вздернули или просто разорвали. Как здесь казнят? Какая разница? Нет, чтобы не было она ему не судья. Но и молодильные яблочки для дядюшки упыря добывать не станет и ему не даст.
Но как же не хватало Эрлана! Прижаться бы и, кажется, что боль оставит.
Эя начала сжимать и разжимать кулаки, чтобы занять себя, не думать. Сосредоточилась – рывок и села. И тут же рухнула без сил, захрипела от боли в грудине, на лбу бисером испарина выступила, и голова кругом, звон в ушах. Ничего, ничего,? пальцы смяли ткань. Дыханье постепенно выровнялось, боль больше не слепила, но глаза слипались сами.
Еще рывок?
Эя провалилась то ли в сон, то ли в пропасть.
Глаза открыла – вечереет, а в комнате по-прежнему никого. И, кажется, что осталась одна во всем мире. И пить хочется так сильно, что спасу нет. Взгляд ушел в сторону кувшина на столе, только до него добраться нужно. А как? Сил нет не позвать, ни двинуться.
На окно присел ворон, раскрыл клюв, оглядывая больную.
Ну, вот, Эберхайм явился, – чуть улыбнулась птице. Та оглядела комнату и спрыгнула на пол, а выпрямился уже мужчина. Прошел к дверям и стойкой их подпер.
Сел на постель к дочери, смотрит на нее и молчит. Пытает взглядом, изучает. А та бы пить попросила, но даже смотреть тяжело – веки давят, закрываются.
Мужчина вытащил из-за пазухи небольшой прозрачный флакончик и выказал на свет. А там, то ли камешки прозрачные, то ли чипы. Один на ладонь отправил, вытряхнув и в рот Эрике вложил, принес попить.
Девушка возмутиться не смогла и сплюнуть тоже. Камешек как капсула ушел в желудок и Эру выгнуло,
