– Во имя Христа, облегчите мою боль! – Приор Жоффре снова положил конец спорам. Брат Гилберт и христианское утешение были отброшены в сторону, двух других монахов приор оттолкнул и велел остаться, а рыцарю приказал стоять на страже. Качаясь на непослушных ногах, приор добрался до откидного задка повозки, где его подсадили Симон и Мансур.
Роже Эктонский побежал за повозкой:
– Ваше преподобие, если бы вы только попробовали чудесные качества пальца маленького святого Петра…
Раздался вопль приора:
– Я пробовал, но не могу помочиться!
Телега покатила по каменной дороге, поднимаясь по склону, и скрылась за деревьями. Аделия набрала чего-то в канаве и последовала за ней.
– Мне страшно за него, – промолвил брат Гилберт; в голосе прозвучало больше ревности, чем тревоги.
– Колдовство! – воскликнул Роже Эктонский. Других слов он подыскать не смог. – Лучше умереть, чем ожить в лапах Вельзевула.
Оба были готовы следовать за повозкой, но рыцарь приора, сэр Джервейз, любивший поддразнить монахов, внезапно преградил им путь:
– Он сказал «нет».
Сэр Джоселин, рыцарь настоятельницы, тоже проявил твердость:
– Полагаю, мы должны позаботиться о его покое, брат.
Они стояли плечом к плечу, с рыцарскими цепями на кольчугах – крестоносцы, воевавшие в Святой земле, служившие Богу и защищавшие слабых.
Дорога вела к странному холму. Подпрыгивая на ухабах, повозка ползла по склону, поднимаясь к округлой травянистой площадке, что высилась над деревьями. Ее освещали последние лучи заходящего солнца, и в их свете она напоминала чудовищную лысую, покрытую травой и приплюснутую голову.
Паломники тем временем решили не ехать дальше, а расположиться лагерем на расстоянии крика от рыцарей.
– Что это за место? – спросил брат Гилберт, продолжавший смотреть в ту сторону, куда уехала повозка.
Один из сквайров, снимавший седло с лошади приора, повернулся к монаху.
– Там, вверху – Вандлбери, брат. Это холмы Гога и Магога.
Гог и Магог – британские великаны-язычники, такие же мерзкие, как и их имена. Компания христиан сдвинулась ближе к огню. Люди постарались сбиться еще плотнее, когда из-за деревьев через дорогу до них долетел протяжный крик сэра Джервейза:
– Кро-о-ова-вая жертва! Сюда скачет Дикая Охота, господа. О ужас!
Охотник приора Жоффре, размещавший собак на ночевку, надул щеки, выдохнул воздух и покачал головой.
Мансуру место тоже не нравилось. Проехав примерно до середины пути, ведущего вверх, он увидел широкую площадку – часть склона была скрыта. Решив, что они добрались, Мансур выпряг мулов – их беспокоили доносящиеся из повозки стоны приора, – привязал так, чтобы животные могли пастись, и занялся разведением костра.
Принесли таз, в котором плескались остатки кипяченой воды. Аделия положила туда найденное в канаве и прополоскала.
– Тростник? – удивился Симон. – Зачем?
Она объяснила.
Симон побледнел.
– Это… приор не позволит… Он монах.
– В первую очередь – пациент. – Аделия перебрала стебли тростника и, отобрав два, стряхнула воду. – Подготовь его.
– Что?! Ни одного мужчину к этому не подготовишь. Доктор, моя вера в вас абсолютна, но… могу я спросить… вы раньше делали такую процедуру?
– Нет. Где моя сумка?
Симон пошел следом за салернкой по траве.
– Но вы по крайней мере видели, как это делается?
– Нет. Раны Господни, света совсем мало!.. – Повернувшись к повозке, Аделия крикнула: – Два фонаря, Мансур! Повесь их внутри под пологом. Так, теперь тряпки. – Она начала рыться в сафьяновой сумке, в которой хранила все необходимое.
– Кажется, стоит прояснить вопрос, – настаивал Симон, пытаясь сохранить спокойствие. – Вы не делали подобной операции и даже не видели, как ее делают?
– Говорю же, нет. – Аделия посмотрела на собеседника. – Гординус как-то упоминал. А Гершом, мой приемный отец, рассказывал о процедуре после поездки в Египет. Он видел ее на фреске в древней гробнице.
– Рисунок в какой-то древнеегипетской гробнице. – Симон сделал ударение на каждом слове. – Цветной хоть?
– Не вижу причин отказываться от задуманного, – сказала она. – Насколько я знаю мужскую анатомию, логично поступить именно так.
Аделия повернулась и решительно зашагала к повозке. Симон бросился следом и остановил женщину.
– А если мы немного разовьем логическое построение, доктор? Вы готовы приступить к операции, возможно, смертельно опасной?..
Салернка быстро кивнула.
– …над прелатом, имеющим влияние. Там ждут его друзья… – Симон Неаполитанский указал во тьму у подножия холма, – и далеко не все они рады нашему вмешательству. Мы чужеземцы, не обладающие в их глазах положением в обществе. – Чтобы продолжить, Симону пришлось преградить Аделии дорогу, потому что она сделала движение в сторону повозки. – Может случиться так, что сподвижники приора Жоффре, следуя собственной логике, повесят нас троих сушиться на веревках. И потому я снова спрашиваю: стоит ли вмешиваться в естественный ход вещей?
– Этот человек умирает, господин Симон.
– Я… – Мансур зажег фонари, свет упал налицо Аделии, и Симон смиренно отступил. – Да, моя Бекки поступила бы так же. – Ребекка была его женой и являлась образцом, на основании которого Симон судил о людском милосердии. – Прошу, доктор.
– Мне понадобится ваша помощь.
Симон покорно опустил голову:
– Я готов. – Он зашагал рядом с ней, вздыхая и бормоча: – Разве разумно нарушать естественный ход вещей? Господи, я только хотел спросить, вот и все.
Мансур подождал, пока Аделия и Симон забрались в повозку, потом оперся о нее спиной и сложил руки на груди – очевидно, он намеревался бодрствовать всю ночь.
А внизу, у дороги, от сгрудившейся вокруг костра компании отделилась рослая фигура. Казалось, человек отошел по нужде. Сделавшись невидимым в темноте, он пересек дорогу, с удивительной для его комплекции ловкостью перескочил канаву и исчез в кустарнике у обочины дороги. Тихо проклиная рвущую плащ ежевику, таинственный мужчина начал карабкаться к площадке, на которой остановилась повозка. Он принюхивался, стараясь уловить запах мулов и определить направление, а временами шел на отблески костра, высматривая их между деревьев.
Человек остановился, прислушиваясь к разговору двух рыцарей, которые застыли на дороге, словно статуи, преграждающие путь к повозке. Металлические полосы, опущенные со шлемов налицо и защищающие нос, делали воинов неотличимыми друг от друга.
Один из рыцарей упомянул о Дикой Охоте.
– …вне всякого сомнения, дьявольское место, – ответил второй крестоносец. – Местные сюда не подходят, и нам не следовало соваться. Лучше каждый день биться с сарацинами.
