– Невероятно. Сколько я должен?
– Аделия не возьмет денег.
– В самом деле? – Бескорыстность салернки показалась еще более невероятным явлением. Ни мужчина, ни женщина не попросили пока и шиллинга. – Господин Симон, а ведь она меня обругала.
– Примите извинения, ваше преподобие. Боюсь, Аделии не хватает врачебного такта.
– Вот-вот. – Насколько успел заметить приор, ей недоставало и женского стыда. – Простите стариковское нахальство, но к кому из вас она… привязана?
– Ни к кому. – Торговец совсем не обиделся, вопрос его только позабавил. – Мансур – ее слуга. К несчастью, он евнух. Сам я верен оставшимся в Неаполе жене и детям. По странному стечению обстоятельств мы с Аделией и Мансуром оказались союзниками.
Вопреки присущему скептицизму приор поверил собеседнику, однако его любопытство только возросло. «Черт побери, что же эта троица здесь делает?»
Вслух прелат твердо, со строгостью заметил:
– С какой бы целью вы ни ехали в Кембридж, столь странная компания не может не привлечь внимания. Госпоже доктору следовало бы захватить компаньонку.
Теперь удивился Симон, и приор понял, что собеседник действительно способен воспринимать женщину только как коллегу.
– Вы правы, – ответил Симон. – Когда мы отправлялись с миссией, компаньонка была – кормилица, нянчившая Аделию с детства. Но в дороге старая женщина умерла.
– Советую найти другую. – Приор помолчал, затем спросил: – Вы упомянули о какой-то миссии. Могу я поинтересоваться, в чем она состоит?
Симон замялся.
Приор Жоффре произнес:
– Господин Симон, полагаю, вы проделали путь из Салерно не только для того, чтобы продавать лекарственные снадобья. Если ваше поручение носит деликатный характер, можете смело мне довериться. – Неаполитанец продолжал колебаться, и приор от досады прищелкнул языком. – Вы, образно говоря, держите меня за яйца. Разве можно обмануть ваше доверие? Вы можете сообщить городскому глашатаю, что я, каноник августинского монастыря, известный в Кембридже человек… льщу себя надеждой, что и во всем королевстве, не только доверил самый интимный орган рукам женщины, но и позволил ввести в него стебель растения. Перефразирую бессмертного Горация, как бы это сыграли на сцене в Коринфе?
– Эх, – только и произнес торговец снадобьями.
– В самом деле, господин Симон. Расскажите, удовлетворите любопытство старика.
И Симон поведал, что они приехали выяснить, кто истязает и убивает детей в Кембридже. Их группа вовсе не намерена узурпировать полномочия местных властей, «но проводимое должностными лицами расследование чаще затыкает людям рты, чем отворяет их. Мы же действуем инкогнито и со всей осторожностью…». Симон сделал особый упор на то, что речь не идет о вмешательстве. Однако если поиски убийцы затянутся… вероятно, это опасный и коварный злодей… возможно применение специальных мер.
– Пославшие нас господа, похоже, решили, что мы с Аделией обладаем необходимыми знаниями.
Приор Жоффре из рассказа понял, что Симон Неаполитанский – еврей, и сразу запаниковал. Как крупный церковный деятель он нес ответственность за судьбы мира и за то, в каком состоянии он перейдет в руки Божьи в день Страшного суда – а он может наступить когда угодно. Что ответить Всемогущему, который предупреждал: в мире есть только одна истинная вера? Как объяснить существование необращенных, подобно болезни разъедающих тело церкви, которое должно быть единым и совершенным?
Гуманизм боролся с образованием семинариста – и победил. Приор никогда не выступал за истребление евреев и за то, чтобы их души были низвергнуты в геенну, – если, конечно, они у евреев есть. Приор Жоффре не просто мирился с фактом присутствия евреев в Кембридже – он защищал их, хотя и обличал церковников, занимавших у жидов деньги и способствующих распространению греха ростовщичества.
Теперь он тоже превратился в должника – еврей спас ему жизнь. Если этот человек – не важно, какой веры, – хочет разгадать ужасные преступления, потрясшие Кембридж, он сделает все, чтобы помочь. Зачем только Симон взял с собой доктора, тем более женщину?
Приор Жоффре слушал Симона и удивлялся его искренности и открытости. Этих качеств он прежде не встречал у представителей еврейского народа. Не вранье, не наглую ложь – неаполитанец говорил чистую правду.
Прелат думал: «Бедный дурачок, несколько ободряющих слов – и ты раскрыл все секреты. Ты слишком простодушен и не способен на обман. Кто решил послать такого простака?»
Симон замолчал, и наступила тишина. Лишь с дикой вишни доносилась песня черного дрозда.
– Тебя послали евреи?
– Вовсе нет, ваше преподобие. Первоначальный толчок делу дал сицилийский король, а он норманн, как вам известно. Я сам был удивлен. Кроме того, нельзя было не почувствовать участия других влиятельных сил: в Дувре не спросили паспорта, словно английские власти ожидали нашего приезда. Будьте уверены, если евреи Кембриджа виновны в злодеяниях, я сам затяну петли на шеях негодяев.
Ладно. Приор принял это к сведению.
– А зачем вам понадобилась женщина-доктор? Наверняка подобная rara avis[2], если о ее прибытии станет известно, привлечет нежелательное внимание.
– Я поначалу тоже сомневался, – подтвердил Симон.
Да нет, он был ошеломлен. О том, что его будет сопровождать женщина, Симон узнал, когда Аделия со своими спутниками уже поднялась на борт отплывающего в Англию корабля. Протестовать было слишком поздно, но Симон бунтовал. Гординус Африканский, величайший из докторов и самый наивный из людей, лишь сердечно помахал в ответ на отчаянные жесты неаполитанца. А полоса воды между причалом и кормой быстро расширялась, унося ученика от учителя.
– Я сомневался, – повторил Симон. – Но оказалось, что Аделия уверенно говорит по-английски. Кроме того… – Торговец радостно улыбнулся, отчего морщины на лице стали глубже, а приор удвоил внимание – наверное, сейчас он узнает о каком-то особенном таланте лекарки. – Как сказала бы моя жена, у Господа свои цели. Значит, не зря Аделия оказалась рядом, когда вы в ней нуждались.
Жоффре медленно кивнул. На все воля Бога. Настоятель уже преклонил колени и возблагодарил Всевышнего за спасение.
– До прибытия в город, – негромко произнес Симон Неаполитанский, – я бы хотел узнать как можно больше о гибели ребенка и о пропаже двух других детей… – Еврей оборвал предложение, и оно словно повисло в воздухе.
– Дети, – тяжело вымолвил приор Жоффре после долгого молчания. – Ох, господин Симон, ко времени нашего отъезда в Кентербери исчез третий ребенок. Если бы я не принял обет совершить паломничество, то ни за что бы не покинул Кембридж – из страха, что в мое отсутствие количество пропавших возрастет. Да спасет Бог их души, но все мы боимся, что малышей постигла участь первого мальчика, Петра. Распятого.
– Евреи не распинают детей.
Однако именно иудеи распяли Сына Божьего, подумал приор. Бедный дурачок! Будучи евреем, отправился туда, где его разорвут в клочья. И врачевательницу вместе с ним.
«Проклятие, – думал приор, – я должен их спасти».
Он предупредил:
– Народ настроен против евреев. Люди боятся, что дети и дальше будут пропадать.
– А расследование? Какие доказательства вины евреев найдены?
– Обвинение было предъявлено почти сразу, – заговорил приор Жоффре, – и не без оснований…
Симон Менахем из Неаполя потому и являлся гениальным исследователем, сыщиком, посредником и шпионом – сильные мира сего использовали его во всех ипостасях, – что люди всегда видели в нем того, кем Симон казался. Никому и в голову не приходило, что нервный, невзрачный маленький человечек,
