— Подожди. Ну, подожди же, никуда я не денусь. И устал же ты.
Так сильно она меня обнимала — и уже не помнила про мое плечо, и себя не помнила. Как будто жизнью со мною делилась.
— Хорошие мы, — она сказала. — Хорошие друг для друга.
А потом:
— Ну, это ведь и не чудо, нам же не по шестнадцать. Нет, все-таки чудо.
И опять лежала — головой на моем плече, с закрытыми глазами, с полуоткрытым ртом. И так славно укачивало нас волною, когда она наплескивалась на стекло.
Кто-то к нам постучался тихонько. Вот уж действительно — как с другой планеты.
— Ох… — Клавка замотала головой и выругалась сквозь зубы. — Ну что поделаешь, открою.
— Ты что?
— Да это же Валечка. Твои постирушки принесла. Ну, какой ты у меня еще мальчик! Думаешь, она без романов тут живет? Не-ет, Валечка у нас не такая!
Она приоткрыла дверь. Валечка оттуда спросила:
— Все хорошо? — И засмеялась.
Клавка ей ответила чуть хрипло:
— Лучше не бывает. Спасибо тебе, Валечка.
— Да уж если на банкет не пошли…
— Ох, какой уж тут банкет. Свой у нас банкет. Спасибо тебе большое.
Клавка уже не вернулась ко мне, стала одеваться, подобрала все с полу.
Я спросил:
— Она тоже из-за меня не пошла?
— Ну что ты. Не все из-за тебя. Двое у ней тут встретились, в одном рейсе. Один бывший, другой теперешний. Гляди еще — там передерутся, на банкете. Лучше от беды подальше.
— Не растреплет она?
— Кто, Валечка? — Клавка рассмеялась, взъерошила мне волосы. Миленький, успокойся. Уже про то, что я тут с тобою, вся плавбаза знает. От киля, как говорят, до клотика. Что нам после этого — Валечка!
Я тоже засмеялся:
— Выходит — поженились мы с тобой?
— Да уж поженились…
Я помолчал и сказал:
— Я не просто спрашиваю, Клавка.
— О чем ты?
— Какими же мы отсюда выйдем? Как я завтра без тебя буду?
— Ой, вот уж про чего не надо. Я тебя умоляю! Таким же и будешь.
— Нет. Уже не смогу…
Я, наверное, права не имел говорить ей эти слова, мне ведь еще под суд было идти, — да неизвестно же, чем он кончится, этот суд, все же у меня какие-то оправдания были. По крайней мере, мы б хоть эти недели вместе прожили — до приговора, а там уже ей решать, стоит ли ждать меня. Нет, пожалуй, здесь решать, сейчас, — неужели б я ей не признался, скажи она только — «да»!
Клавка ко мне присела.
— Ну зачем это тебе в голову-то пришло? Вот взял и все испортил. Зачем, спрашивается? Ты подумай-ка, — еще и не началось у нас ничего, а уж все было испохаблено. Бедные мы с тобой! И что нам такого впереди светит? Ну, буду я тебе — моряцкая жена. Будешь ты уходить — на три с половиной месяца! А я тебя — до трапа провожать, в платочек сморкаться. Потом, значит, верность соблюдать, вот так сидеть и соблюдать. Песенки для тебя заказывать по радио. 'Сеня, ты меня слышишь? Сейчас для тебя исполнят 'С матросом танцует матрос'. В кадры звонить — как мой-то там, не упал еще 'по собственному желанию'?.. Потом встречать тебя, толпиться там, а в сумке уже маленькая лежит, чекушка — чтоб ты не закосил никуда, аванс бы не пропил. Вот так захмелю тебя и приведу домой, на кушетку, и полежим наконец-то рядом. Так вот для этого-то счастья все остальное было? Чем я тебе не угодила, что ты мне такой жизни пожелал!
Я сказал:
— Да я ведь за эту жизнь тоже не держусь. Уехал бы в любой день другого чего поискать.
— Это можно… Ну, и про эту жизнь тоже можно по-другому рассказать. Кто послушает — сюда, наоборот, помчится. Мало ли их едет? Ты сам-то не из этих мест, как и я?
— Почему ты решила?
— Не знаю. Просто, кажется мне.
— Из Орла.
— Ну, так я недалеко от тебя росла — в Курске. И тоже мечтала — в такое место заповедное заберусь, где и дышится не так, и люди какие-нибудь особенные. На северную стройку записалась по объявлению. Во, как кровь-то горела! Где посуровей искала, дура. И что нашла? Кирпичи класть? Балки перетаскивать? Раствор замешивать? Или в конторе — мозги сушить? Да никакой работы я не боялась! И как только не покалечилась, бабой быть не перестала?.. А — ради чего? Люди вокруг — все те же, так же мучаются и других мучают, и что от моего геройства в их жизни поправится? Вот я так пристроилась, чтобы и самой полегче, и они б хоть мелькали побыстрее, не задерживались, — все как-то веселее, подолгу-то — иной раз муторно их наблюдать. Ты тоже, наверно, так устроился — с людьми особенно не сживаться, не зависеть ни от кого?
— Да почти угадала.
— Плохо это, наверное, но уж так! Но я-то все-таки — баба, должна же я к кому-то одному прислониться — и тогда уже все терпеть ради него, радоваться, что терплю. А ты мне — 'уедем, другого чего поищем'. Нет уж, чего в себе не имеешь, того нигде не найдешь. И мне никогда не дашь. Милый мой, другим же ты — не родишься!
— Какой же я, Клавка?
— Все сказать? Не обидишься?
— Нет.
— Не такой ты, за кого выходят. Влюбиться в тебя можно, голову даже потерять. В одних твоих глазыньках зеленых утонешь… Но выйти за тебя — это же лучше на рельсы лечь. Или вот отсюда, из иллюминатора, вот так, в чем есть, выброситься. Ты знаешь, ты — кто? Одинокая душа! Один посреди поля. Вот руки у тебя хорошие. — Взяла мою руку, прижала к своей щеке. — А душа ледышка. И не отогреть мне ее никогда. Страшно мне было, когда ты на меня кричал.
— Я не кричал.
— Уж лучше б кричал. Лучше бы даже побил. А ты так… по-змеиному, шепотом. Ты все на меня мог подумать. Но ты что — не видел, как я на тебя смотрела. Я ж на палубе, на ветру стояла! Тут не подделаешься.
Это я просто видел сейчас, как она смотрела. А вспомнилось мне, как Алик нам кричал сверху: 'Бичи, вы мне нравитесь, это момент истины!' Наверно, есть что-то, чего не подделаешь, — только ведь различить!.. И еще про шотландца, на которого я орал. А он, наверно, просто спал в корме. Страхом намучился, устал… Руки-то делали, что надо, а душа была — ледышка.
Я сказал:
— Может, потому все, что жизнь у меня такая… Колесом заверченная.
— А у меня она — другая? Тоже вертись. Но живем же мы еще для чего-нибудь, не только чтобы вертеться. Иной раз посмотришь…
— И — звездочка качается?
— Ну, как хочешь это назови. Но должно же оно быть. Да не где-нибудь, а у нас же в душе. Бог, наверное, какой-то, я уж не знаю… Ну вот, наговорила я тебе. Не обидела?
— Клавка, — я сказал, — я одно знаю: я теперь без тебя не жилец.
— Не надо так. Я тебе же хорошего желаю. Я ведь сбегу от тебя, это у меня живенько. Второй раз такое лицо твое увидеть… как тогда, помнишь, когда я тебя спрашивала: 'Что ты против меня имеешь?' А
