ведь увижу, увижу! Что другое, а это увижу. Наговорят тебе про меня — и увижу. И далеко мне придется от тебя бежать! От милого-то подальше бежишь, чем от немилого.
— Скажи, зачем же тогда все было?
— Что было? А ничего такого не было. — Уже она другая стала, когда накинула платье, далекая — вот с этим кружевом на груди. И самое-то лучшее уже прошло — когда она в первый раз ко мне припала, к плечу. — Ну, что ты спрашиваешь? Зачем любовь была? Да так… Пусто мне в последнее время. Ты в эту пустоту и залетел, такой непрошеный. А тут еще ты смерть пережил. Ну, прости. Наверное, не надо было…
Нет, я подумал, все было надо. Хотя бы затем, чтоб ты мне все рассказала. И впредь бы я не думал, что можно пройти мимо любого и коснуться его — хоть рукой, хоть словом — и совсем следа не оставить. Но зачем же ты пришла, чтобы уйти? Сама же спрашивала: 'Зачем так жить глупо?' А все мы так и живем. Уходим, чтобы вернуться. Возвращаемся, чтобы уйти. А мне-то уже подумалось — я прибился к какой-то пристани, и она была, что называется, «обетованная». Где-то я такое слышал: 'Земля обетованная'. Не знаю, что это. Но, наверно, хорошая земля. Только и она от меня уходила.
Я это хотел ей сказать — и не успел. Потому что тут, в каюте, тоже был динамик. И по трансляции объявили: наших шотландских гостей приглашают на верхнюю палубу. Причалил норвежский крейсер, который отвезет их на родину.
— Их еще долго будут провожать, обниматься, — сказала Клавка. — Ты отдохни еще, все-таки я тебя покормлю. Вас-то пока не дергают.
— Это не задержится.
И точно, не задержалось. Ниже поименованных товарищей попросили вернуться на свое судно — для несения буксирной вахты. Перечислили всех почти, кроме машинной команды.
— И тебя позвали?
— Разве не слышала?
Клавка ушла к столику, закинула руки, встряхнула всю копну волос. И снова рассыпала по спине. Потом стала собирать в узел.
— Я же не знаю твою фамилию. Знаю только, что Сеня.
Я сказал ей.
— Вот теперь буду знать. Надо тебе идти?
— Вахта все-таки. Хотя и буксирная.
— Жалко, я думала: мы хоть вместе доплывем. Я бы тебя где-нибудь устроила.
— Я бы и сам устроился. Только ни к чему.
Я теперь должен был встать и уйти. Но встать мне было — как на казнь, и куда я должен был идти от нее — я тоже не знал.
Все-таки я оделся. И все-таки еще одну глупость сделал. Спросил ее:
— Не встретимся больше совсем?
— Не знаю. Запуталась я. Уехать бы мне и правда куда-нибудь!.. Ну, иди, пожалуйста. Иди, не терзай меня. Я даже не знаю, как я отсюда выйду. И хлопот мне еще прибавилось.
— Каких же хлопот, Клавка?
Она улыбнулась через силу:
— Маленький? Не знаешь, с чего дети начинаются?.. Ох, нельзя мне было сегодня!..
Никогда я не знал, что в таких случаях говорят. Я хотел подойти к ней. Она попросила:
— Не надо, не целуй меня. А то я совсем расклеюсь.
— Прощай тогда…
Когда я уходил, она отвернулась к столику, вдевала сережки.
Я дошел до главного трапа и остановился. Может быть, здесь она и спрашивала: 'Что ты против меня имеешь?' Я встал в тени, за огнетушителем. Мне хотелось еще раз на нее посмотреть.
Клавка шла по коридору — медленно и как пьяная. Не как те пьяные, которых шатает. А как сильно пьяные, которые уже прямо идут. Шаркала каблуками по ковру. Остановилась, поправила волосы и улыбнулась сама себе. Но улыбка тоже вышла пьяная и жалкая какая-то.
От других — когда я уходил после этого — мне больше всего отдохнуть хотелось душой, весь я пустой делался. А ее — как будто с кожей от меня оторвали. Я даже позвать ее не смог, когда она мимо прошла, не заметила. Лучше мне было не смотреть на нее.
Я вышел на верхнюю палубу — там шумно было, светло и весь левый борт, где причалил крейсер, запружен людьми. Там все еще провожали шотландцев, никак не могли отпустить. Обнимались с ними, фотографировались при прожекторах.
Я туда не пошел. Мне хотелось с первой же сеткой спуститься, чтобы не увидеть Лилю, когда она выйдет провожать салаг. Слава Богу, они где-то задержались, а первыми Шурка пришел и «маркони». Ухман нам подал сетку, и мы взлетели. «Маркони» Галка вышла проводить, она ему помахивала платочком и хохотала. Шурку провожала Ирочка, но как будто ей не до смеха было.
Мы летели, и «маркони» мне кричал:
— Сеня, ты с прибылью? Тебя поздравить можно?
— У вас-то как?
— Все так же, Сеня. Но говорит, с третьего захода еще надежней.
Принял нас «дед». Он в чьей-то телогрейке был внакидку и в шлепанцах на босу ногу. Понюхал нас и скривился.
— Портнишка накушались, славяне. Ай, как не стыдно!
Я смутился.
— 'Дед', забыл про тебя.
— Ты-то забыл, а я нет, — Шурка из телогрейки достал поллитру «Столичной». — Ну, не я, а просили передать.
— Кто ж это, интересно?
— Просили не говорить.
— Таинственно, — сказал «дед». — Еще тут два инкогнито мне по бутылке армянского смайнали на штертике. Между прочим, пока не начато.
Спустились еще Серега и Васька Буров. Васька на лету вспоминал про бутылку вермута итальянского — так она и осталась на столе нераспечатанная, а дотянуться руки не хватило.
— А попросить, чтоб передали, нельзя было? — спросил «дед».
— Да постеснялись. И так нас вахтенный пускать не хотел.
— И правильно он вас не пускал, — сказал «дед». — Куда вас таких шелудивых пускать? Да и вести себя не умеете. А ты-то чего полез, «маркони»? Оба мы с тобой в списке стояли, оба отказались дружно, а ты — взял да полез.
'Маркони' себя почесал за ухом.
— Сам удивляюсь. Ну, все полезли — и я.
— Ох, бичи, когда же вы достоинство-то будете иметь? Ну, вот что. Насчет двух бутылок армянского не пропущено без внимания? Так вот, я вас, бичи, к себе приглашаю. Понимаете — при-гла-ша-ю. Но учтите — я вас тоже к себе шелудивыми не пущу.
'Дед' зашлепал к себе. Бичи тоже разбежались сразу. А я еще задержался — взглянуть на борт плавбазы: не может ли быть все-таки, чтоб Клавка вышла поглядеть на меня. Нет, так не было.
Вдруг я заметил — в тени, возле капа — одинокая фигура. Ушанка на глазах, лица не увидишь.
— Обод, ты, что ли?
— Ну!
Он как-то нехотя ко мне подошел, такой нескладный, в пальто ниже колен.
— Ты почему не на базе?
— А чего там хорошего? Я с вами до порта поплыву. Пассажиром. Примете?
— Плыви. Мы теперь все тут пассажиры.
'Маркони' мне крикнул из рубки:
— Сень, ты не забыл — мы к «деду» приглашены. Галстук у тебя есть? А то могу свой дать, японский.
