комнате, демонстративно опираясь на ненавистную ей трость.
Девушка была в ужасе от своего беспутного поведения в лифте. Подумать только, она обнималась с мужчиной, которого едва знала! Надо быть совсем глупой, чтобы позволить себе такое!
— Господи, — стонала Саманта. — Ты, мисс Ричардс, оказалась очень проворной. Не растерялась. А этот джентльмен! Если он успел воспользоваться короткой остановкой лифта, то что сделает с тобой, пригласив, скажем, посмотреть его гравюры! Даже трудно себе представить.
— Вы всегда разговариваете сами с собой? — вкрадчиво спросил Говард. — Или это результат нервного возбуждения? Прошу вас, Саманта, не принимайте все так близко к сердцу. Берите пример с меня. Ведь ничего страшного не произошло. А что касается Джорджии, то она — совершеннейший профан в романтике. Не обращайте на нее внимания.
— В романтике? — зло процедила Саманта. — О чем вы говорите? Или совсем лишились рассудка? Разве то, что мы сейчас проделывали в лифте, имеет какое-то отношение к романтике?
— Неужели нет? — хмыкнул Говард, тщетно пытавшийся сохранить на лице невозмутимое выражение. Он никак не мог решить, что доставило ему большее удовольствие — поцелуи Саманты или ее раскаяние и самобичевание. — Сдаюсь! — согласился он и примирительно кивнул головой. — Это действительно не романтика! Но тогда что же? Ведь что-то, дьявол побери, все-таки происходило между нами в лифте несколько минут назад!
— Не прикидывайтесь, Говард. Вы отлично знаете, что у нас там происходило и как это называется.
Девушка смотрела на Эллиота, стиснув зубы от злости. Саманта пыталась понять, почему сейчас, сгорая от стыда и ненависти к себе, тем не менее чувствовала себя так, будто бы ее ноги оторвались от пола и она парила в воздухе.
— Нас обоих что-то выбило из душевного равновесия, — вдруг жалобно пробормотала она. — Мы просто… Просто…
— Конечно, Саманта! — поспешно включился Говард, стараясь избавить девушку от необходимости сказать еще что-нибудь. — Именно поэтому все и произошло! Хотя я лично во многом обвиняю предательский весенний воздух.
— Весенний воздух? О, Говард, хватит! — И Саманта судорожно вздохнула, совсем забыв, что чуть раньше выдумала точно такой же предлог для оправдания своей очарованности Говардом. — Ваша матушка ждет нас в гостиной. Пожалуйста, следуйте за мной и сделайте вид, будто ничего не случилось.
Она повернулась и пошла к двери, ведущей в комнаты миссис Уоррен. Говард послушно последовал за ней. Постучавшись, они вошли.
Джорджия сидела спиной к двери, отдыхая в своем обитом парчой кресле.
— Миссис Уоррен, — начала Саманта, взяв себя в руки и надеясь на благополучный исход встречи, — мне было приятно убедиться в том, что по утрам вы встаете так рано. Это значит, что тяжелая болезнь начинает отступать. А с тростью вы управляетесь как настоящий профессионал. Кстати, миссис Грэйди помогала вам одеваться? И вы уже успели позавтракать?
Джорджия Уоррен подняла глаза на обоих. В ее жестком взгляде нетрудно было прочитать намек на то, что эта пожилая дама очень хорошо поняла все то, чему только что оказалась свидетельницей. Но обсуждать это не намерена. Если, конечно, эти двое также предпочтут делать вид, будто ничего не произошло.
Кроме того, как объяснил Саманте Говард, хорошо знавший свою мать, Джорджия, несомненно, по- своему восприняла инцидент в лифте. И не исключено, что усмотрела в нем возможность будущего шантажа со стороны медсестры.
Эллиот подумал, что сейчас его мать постарается использовать инцидент, чтобы уклониться от процедур. А заодно и попытается выведать у него кое-какие подробности, чтобы при необходимости принять контрмеры.
Первые же слова Джорджии подтвердили, что Говард не разучился читать мысли матери.
— Да, я позавтракала, — ответила она Саманте. — Съела немного клубники со сливками. — Помолчав, улыбнулась и добавила: — Но если вы надеетесь, что сегодня я соглашусь на пытки, вроде тех, которые физиотерапевты именуют упражнениями с эластичным поясом, то глубоко ошибаетесь. Приехал Говард, и мне хотелось бы провести весь день с ним. Мой сынок редко навещает свою бедную старую мать. А ведь одному Богу ведомо, долго ли мне еще дано любоваться своим единственным чадом. Вы мне принесли что- нибудь, милая?
— Ничего, мама, — вместо Саманты ответил Говард, сделав шаг вперед и осторожно погладив Джорджию по плечу. — Разве что немного песку, попавшего мне в ботинок. А теперь скажи, почему ты решила отказаться сегодня от физиотерапии? Или хочешь получить удар, играя вечером в той пьеске? Как, кстати, ее название? А, вспомнил! «Камилла»! — Говард наклонился и поцеловал ее в напомаженную щеку. — Должен тебе сказать, мама, что эта роль не совсем соответствует характеру твоего сценического дарования. Честное слово, ты так прекрасно выглядишь, что никто не поверит в твою смерть по ходу спектакля.
Саманта сразу же поняла, что Говард и его мать говорили друг с другом на двух языках. Один был ей доступен, другой, более интимный — нет. К последнему, видимо, относилась и последняя, наполовину эзоповская, фраза сына. Миссис Уоррен сердито откинулась в кресле. Ей показался совершенно лишним взгляд, который искоса бросил на нее Говард, явно означавший просьбу держать язык за зубами.
Джорджия Уоррен и не собиралась ничего говорить о том, что видела сына, целующимся в лифте с ее новой медсестрой. Она также не имела никаких намерений выговаривать Саманте и тем более увольнять девушку. И даже обошлась без банальной шутки о некоей посудомойке, осмелившейся поцеловать короля… Нет, ничего такого не последовало. Джорджия просто желала спокойно сидеть в своем кресле и не заниматься физиотерапией. Саманте была предоставлена полная возможность осыпать пожилую даму упреками. Благо, миссис Уоррен отлично знала, что последнее слово все равно останется за ней.
Говард пустился во все тяжкие. Другого такого мастера вкрадчивой речи надо бы поискать! Он играл с Джорджией, как кошка с мышью, сначала убеждая матушку, что она в любой момент может встать на ноги, и тут же напоминая о том, кто отвечает за ее здоровье. Сама же миссис Уоррен выглядела и впрямь Камиллой, слишком прекрасной, чтобы умереть.
Саманта смотрела на нее глазами, полными удивления и восхищения. В себя ее привел лишь довольный смех Джорджии, звеневший подобно кубикам льда, когда их бросают в хрустальный бокал:
— Милый мой, да ты просто возмутительный лжец, — заливалась смехом миссис Уоррен. — Ты отлично знаешь, что сейчас я выгляжу ужасно. Просто какая-то древняя мумия!
Говард облокотился на высокую спинку ее кресла и, подмигнув Саманте, сказал елейным голосом:
— Сколько же лет этой «древней мумии»? Пятьдесят? Постойте, дайте подумать… Если это так, то тебе было шестнадцать, когда родился я. Пять лет назад тебе стукнуло двадцать. А год назад ты сказала, что отпраздновала свое восемнадцатилетие. Знаешь, если так будет продолжаться и дальше, то мне волей-неволей придется постоянно лгать в отношении своего возраста. И может легко случиться, что очень скоро ты должна будешь всем объяснить, каким образом ухитрилась родить сына в десять лет.
Джорджия обиженно вытянула нижнюю губу:
— Ты же знаешь, что я стала невестой почти ребенком. А потом, возраст — понятие относительное.
— Относительное? — задумчиво переспросил Говард. — Мне в голову пришла мысль. Не начать ли тебе говорить, будто я твой брат? Причем старший?
Джорджия слегка нахмурилась. Слегка, потому что очень заботилась о коже лица и опасалась нажить морщины. Подумав, решила, что Говард, несомненно, ее разыгрывает. Или дразнит. Он для того и появился на свет, чтобы над ней издеваться! И все же… Говарду сейчас тридцать четыре года. Его виски уже начали слегка серебриться. Конечно, надо подумать, но, возможно, действительно имеет смысл начать уверять новых знакомых, будто он — ее брат.
— Джорджия, — сказал Говард, отходя от кресла матери, — я слышу, как завертелись колесики в твоей голове. Но я пошутил! А теперь, почему бы тебе не заняться физиотерапией под руководством Саманты? У меня есть дела в городе, поэтому я не услышу твоих криков и стонов, если таковые будут. А при
