…Тронный зал Большого Дворца был полон. Ярко одетые титулованные аристократы, чиновники и сановники в остроконечных белых шапках, военные в алых мундирах и сверкающих стальных кирасах, все распластались на полу и замерли в ожидании.
Сидящий на троне человек казался крошечным и беззащитным. Несмотря на то, что трон был расположен на возвышении, и никто из подданных не смел поднять глаз, девараджа выглядел смущенным и напуганным. Он явно не привык к присутствию стольких людей в святая святых его обители.
Владыка Аютии — Прабат Сомдей Пра Чао Ю Хуа Бороморача Пятый, также известный как Сурият Амарин — был затворником и крайне неохотно вершил государственные дела, предоставляя это своим доверенным советникам и генералам.
Сейчас, однако, он не мог оставаться в тени. Глядя на пеструю толпу, которая от его имени управляла государством, Сурият впервые в жизни в полной мере ощутил величайшее бремя и величайшую силу, которую олицетворял правитель Аютии. Поколения его великих предков унаследовали эту святость от древних владык Ангкора, чьи памятники поглотила земля, а имена помнили лишь камни разрушенной древней столицы. Забыть об этом ореоле осязаемой власти было непросто даже сейчас, когда воины вместо мечей и доспехов носили ружья и алые мундиры, а вокруг столицы развевались «павлиньи» знамена бирманской армии…
В дверях показался посланник. Он передвигался на коленях, опустив голову и держа в вытянутых руках золотое блюдо, на котором лежал свиток грубого пергамента. Медленно перебирая ногами, слуга миновал вельмож, неподвижно лежащих на полу с вытянутыми вперед руками, и остановился перед троном.
Сурият взглянул на лежащее у его ног послание и небрежно пошевелил рукой. Один из чиновников, скорее почувствовав, нежели увидев это движение, резко разогнулся и проворно подскочил к трону. Как и всем дворцовым слугам, ему было не привыкать ходить, не разгибая спины. Развернув свиток, он начал читать хорошо поставленным, звучным голосом.
Прибывшие на аудиенцию люди подняли головы и сели, выпрямив спины. Как и другие вельможи, пожалованные высоким титулом, Прая Нок сидел рядом с тронным возвышением — во втором ряду. Отсюда он мог хорошо видеть лицо короля Аютии и то, как он принял безрадостные вести.
Синбьюшин Конбаун, читал чиновник, правитель великой Бирманской Империи, призывает сдать столицу, и напоминает о судьбе городов, которые посмели противиться его воле. Он обещает милосердно пощадить женщин и детей и не подвергать столицу разрушению, если ворота будут открыты до заката. В завершение он объявляет, что его вторая армия, задержавшаяся в пути, вскоре прибудет. А в подтверждение своих слов шлет этот написанный кровью бунтовщиков пергамент, из кожи, снятой со спины их вожака.
Аютии ждать помощи неоткуда…
Лицо Сурията Амарина не изменилось. Его глаза смотрели ровно и прямо. Лишь выбившийся из безупречной прически непокорный черный локон колебался в такт взмахов опахала. Девушка, прислуживающая священному владыке, равнодушно смотрела себе под ноги, продолжая сжимать золоченую рукоять опахала. Прая задумался, понимает ли она смысл зачитанного послания, или это просто красивая кукла? Понимают ли генералы, другие присутствующие в зале? Понимает ли сам девараджа?..
Ему стало нехорошо от этих мыслей, и глазами он постарался отыскать Рангсана, но его друг сидел далеко от трона.
— Я желаю слышать, что скажут мои генералы, — тихий голос Сурията прорезал тишину, как нож — шелковую ткань. — Пусть выскажется Син, правитель провинции Так, который доблестно сражался с бирманцами на северных границах нашего королевства…
Худощавый мужчина с жесткими чертами лица поднялся и заговорил. Известный генерал из «Города Вдов», которому титул Пхра-йя был пожалован за высочайшие заслуги. Он защищал свою провинцию столь яростно и отважно, что ее название стало его прозвищем.
Столичные чиновники и аристократы недолюбливали отважного генерала. Отец Так-Сина был выходцем из Великой Дзийнь, и во внешности его сына было больше от уроженцев Срединной Равнины, чем от смуглых, ловких и проворных «коричневых» сиамцев.
— Я против обороны, — резко сказал Син. — Мы не сумели остановить бирманцев на подступах к городу, и теперь они сожмут кольцо осады. Ваше величество, вы должны поступить мудро — уступите дорогу разъяренному слону. Пусть бирманцы грабят Аютию…
Слова генерала утонули в поднявшемся негодующем ропоте. Он терпеливо дождался, пока шум утихнет, ничем не выдав своего недовольства столь вопиющим нарушением этикета.
— Враг задержится, чтобы собрать добычу и отрядит часть своих людей перевозить трофеи в Бирму. В это время мы сможем собраться с силами. Если мы покинем столицу и двинемся на юг, туда, где еще не прошли бирманские войска, клянусь вам — за девять месяцев я соберу армию из жителей тамошних городов и деревень!
— Лживый дзийнский выродок, — прошипел один из аристократов.
Син побелел от сдерживаемой ярости. Он поклонился правителю и сел на свое место.
Покинуть город — правильное решение, и храброе, сколько бы ни отрицали это противники Так-Сина. Когда бирманцы только вторглись в страну, сжигая и уничтожая все на своем пути, большинство жителей и королевские войска бежали, чтобы найти укрытие за крепкими стенами столицы. Они предпочли оставаться в Аютии и ждать, пока неприятель осушит реку или соорудит мосты.
Все, кто был достаточно храбр, чтобы сразиться с врагом в поле — мертвы. В городе остались не герои, готовые до конца защищать себя и своих родных, но трусы, которые желали любой ценой продлить свои жалкие жизни хотя бы на день.
Прая сжал кулаки.
«Я такой же трус, — напомнил он себе, — я ведь тоже здесь…»
— Что скажут другие генералы?
Генерал Монгкут — один из ярых сторонников обороны, поднялся, гордо вскинул голову, и важно начал говорить. Его голос был ломким и срывался на крик, но речь произвела на других присутствующих сильное впечатление:
— Семь лет назад, когда вероломный байин Алаунгпай привел под стены Аютии свое войско, нам казалось, что нет надежды на спасение! Но духи, хранящие наш город, наслали на бирманского варвара дурные сны и видения. От злости он сам решил стрелять в наш священный город, но пушка разорвалась и убила самоуверенного наглеца! Будда, Гаруда и духи даруют нам свою защиту, покуда мы праведно живем в соответствии с законами дхармы!
— В таком случае нам нужно немедленно вышвырнуть Монгкута и прочих трусов за городские стены, — проворчал Так-Син. — Иначе не видать нам божественной защиты.
— Ваше величество, прикажите казнить негодяя!
— Прикажите отрубить мне голову, только не заставляйте выслушивать льстецов и подлецов, обосновавшихся у вашего трона, — храбро выкрикнул Син.
Король резко взмахнул рукой, заставив спорщиков замолчать.
Сурият осознавал, как много крови пролилось за прошедшие семь лет у подножья его трона. Не потеряла ли Аютия право на божественное покровительство? К тому же нынешний бирманский байин не столь самонадеян, как его отец — он не командует армией лично и уж точно не станет стрелять из пушки.
— Я собрал вас здесь не для того, чтобы выслушивать нелепые споры, — тихо, устало произнес Сурият. — Я надеялся, что опасность сплотит людей, которым я доверил будущее государства. Я ошибался.
Король прикрыл глаза ладонью. На его неподвижном, бесстрастном лице впервые за время аудиенции застыло выражение отчаяния и скорби. Но вот он вновь овладел собой, вернул руку на подлокотник трона и взглянул на своих подданных.
— Оставьте меня. Я желаю говорить с Анри Карре, — сказал Сурият Амарин.
Он говорил про иностранца, полномочного представителя короля Людовика Пятнадцатого. Авантюрист Анри Карре и пятьдесят человек его охраны обосновались в малом дворце Санпхет Прасат. Их присутствие в
