В сумерках, между сном и пробуждением слышалось бормотание взволнованных голосов. С большим трудом она раскрыла глаза. В комнате царила мгла, и тени перемещались со стороны в сторону.
– Черви в мясе!
Белла быстро закрыла глаза, натянула одеяло на голову и тут же уснула. Проснулась через несколько часов с тяжелой головой, и в ушах все еще стояли разноголосица и выкрики отчаяния. Как и где слышала она крик о червях в мясе? Пытаясь прорвать пелену сна, она все еще не могла отличить явь ото сна. Протянула руку к лампе, висящей над кроватью, и тут же отдернула ее. Они же все время напоминают об экономии электричества. Она одернула занавеси. Глубокая мгла окутывает голову и ложится тяжестью на сердце. Высунула ногу из-под одеяла и тут же опять упрятала. Закуталась в одеяло и спрятала голову в подушку. В комнате свирепствовала стужа. Денег нет, чтобы топить печи в поздние послеполуденные часы. Расслабилась Белла под одеялом, но это приятное ощущение мучает ее совесть. Уже поздний час! Пора покинуть постель. Ее ждет много работы. Утром она свободна от обычных дел. Из-за забастовки транспортников она не должна являться в офис молодежного Движения, находящийся далеко от Дома халуцев, и нельзя даже подумать о том, чтобы ехать туда на велосипеде под сильным снегопадом. Но есть и неотложные дела. Белла пытается навести порядок в мыслях, составить четкий, рабочий план, но как упрямый колокол, звенит в ее голове отчаянный крик: черви в мясе! Тошнота сжимает ее горло, голод мучает ее. Они все и всегда голодны.
Белла прислушивается к звукам в Доме. Не слышно голосов, безмолвие во всех комнатах, тяжелое и действующее на нервы. Белла закутывается в одеяло так, что на белой подушке видны лишь кончики ее черных волос. Здесь место тайное, закрытое от всего мира. Нет больше стужи в пустых комнатах. Нет больше ломтей хлеба, намазанных надоевшим сливовым повидлом. Запах вкусного кофе касается ее носа, так, что она чувствует на языке его вкус. Стол, полный вкусной еды... Это не просто галлюцинации, как странный крик о червях в мясе. Только встать с постели, пройти всего несколько улиц. Там мать...
– Нет!
Белла ударяет одной ногой другую, наказывая себя за мысленное чревоугодие. Она ничего не пробует у матери. Как только та приглашает ее к обильному яствами столу, она гордо отвечает, что не голодна. Как она может наесться, если все остальные страдают от голода? Все эти галлюцинации от того, что она лениво валяется в постели! Белла вскакивает, завертывается в одеяло. С нервной поспешностью бросается к окну. Резко одергивает занавеси и опускает голову.
Слабый сумеречный свет вползает в комнату, преломляясь в замерзших стеклах. Безмолвие сковывает ее душу, но язык колокола, продолжает беспрерывно звенеть в ее голове.
– Черви в мясе!
Это вопль замершего города. Это ритм и пульс, которые смолкли: гудки автобусов, звон трамваев, скрежет металлических рельс на шоссе, стук колес поезда, проходившего на высоте, вдоль домов.
Белла не может сдержаться и торопиться включить электричество. Уйма листовок и цветных плакатов, которые Ромео развесил по стенам для сушки, бросается ей в глаза. Она делит комнату с тремя – Ромео, Джульеттой и Пумельхен, чьи узкие деревянные кровати стоят по углам. На четырех столах навалены книги, папки, тетради. Над каждой кроватью картина по вкусу хозяина, занимающего угол. Над кроватью Беллы – репродукция скульптуры Родена. «Потерянный сын» преклоняет колени и простирает в пространство большие белые ладони. Белла очень любит эту работу, но сегодня ее покрывает огромный плакат, изготовленный художником Ромео: «Учеба и труд все перетрут!»
Мгновенно Белла вспоминает о лихорадочной деятельности в Доме Движения в последние недели, отбрасывает одеяло и начинает одеваться. Лишь голова ее возникает из свитера, как рука ее гасит свет в комнате, словно бы все халуцы, все землепашцы, все лошади, все овечьи стада, которых нарисовал Ромео, остерегают ее от преступных шагов. Она захлопывает силой двери, бежит в ванную, общую для всех, охладить тяжелую голову. Нет у нее времени прислушиваться ко всем ощущениям в голове. Она бежит из комнаты в комнату, пытаясь найти кого-нибудь, вступить в разговор, услышать живые голоса, отрешиться от ночных кошмаров, все еще живущих в ней. Но комнаты пусты. Обитатели Дома до последнего упорхнули из его стен. Комнаты забиты столами и кроватями до предела. Все это было сюда втиснуто в последние недели. Нужда и безработица гонят ребят из отчих домов. Какой член движения, человек уже взрослый, будет сидеть на шее родителей, трудности которых увеличиваются со дня на день? Это не к чести члена движения, готовящегося к репатриации в Израиль. Каждый день какой-нибудь новичок привозит сюда стол и кровать, и находит себе угол. Большинство существует за счет меньшинства работающих товарищей. Комнаты похожи на небольшие лавки по продаже подержанной мебели. Только книги громоздятся на всех столах, разные по форме, но одни и те же – Маркс и Энгельс, Борохов, сочинения Фрейда, книга Райха «Сексуальные проблемы молодежи». В последние недели прибавилось много книг об Израиле, его природе и жителях. Большинство членов Движения, проживающих в Доме, инструкторы, они готовят лекции, беседы, мероприятия к двадцатилетнему юбилею Движения, празднование которого произойдет ровно через две недели. Все стены Дома обклеены воззваниями, листовками, фотографиями. По сути, Дом уже празднует свой юбилей. И Белла торопится в ванную, ибо боится, что не будет готовой к празднику, но на лице ее вовсе не праздничное выражение. Преследует ее пустота и безмолвие в Доме. Пустые комнаты дышат не так, как всегда, – отчужденностью. Дверь в ванную скрипит, она разбита и висит на одной петле. На месте, где должно быть квадратное стекло, висит огромный список дежурных по уборке комнат. У жильцов не было в последние недели свободного времени на то, чтобы хотя бы немного навести порядок. За неплотно прикрытым окном дует студеный ветер. Из зеркала смотря на нее испуганные глаза, бледное худое лицо, тени под веками, заострившийся нос и скулы, выпирающие из опавших щек. Темный пуловер, обтягивающий ее до подбородка, подчеркивает худобу тела. Белла долго рассматривает свое отражение в зеркале, как будто давно себя не видела. Она всегда окружена товарищами, всегда получает помощь в своих делах. Сегодня тяжкое безмолвие стерло все ее дела, разогнало всех ее товарищей и оставило ее в одиночестве. И Белла чувствует себя неважно, не знает, как вернуться к себе настоящей в этих опустошенных помещениях. Тяжело на душе, и единственный голос не дает ей покоя, голос из расплывчатых утренних, явно бессмысленных сновидений:
– Черви в мясе!
В кухне ее встречает удивленный возглас кухарки Дома, низенькой, румяной и круглой Пумельхен. Она до того кругла, что обитатели Дома дали кличку пузатому круглому кофейнику – Пумельхен, и обращаются друг к другу: «Подай-ка, пожалуйста, Пумельхен».
– Белла, – подает Пумельхен свой тонкий высокий голос от плиты – Что скажешь? Ты уже слышала: черви в мясе!
– Правда? – изумляется Белла.
– Конечно же, правда. Мясо мы получили в подарок от отдела по социальным делам общины. Один раз, наконец-то, удосужились получить от них настоящее мясо, и вот тебе, червивое. Только один день оно пролежало у нас.
Пумельхен пришла к ним не из-за нужды в отчем доме. Единственная дочь хозяина роскошного кафе в Берлине, росла Пумельхен среди гор тортов и печений, потоков шоколада и взбитых сливок, сама выглядящая, как мягкое душистое тесто. Избалованная, сдобная, ароматная. Настоящее ее имя – Маргарита Лисауэр. Но никто, никогда и нигде к ней так не обращался. Она появилась в Доме после совещания старших членов Движения. Единогласно решили вывести ее из состояния неженки, извлечь из гор тортов и печений, привести в Дом и воспитать. В ее воспитании и образовании участвуют все, каждый по-своему. Ее обкладывают массой инструкций, критических советов, правил Движения. Конечно, она еще не может служить примером другим и быть инструктором. Она не глупа, любит читать, и достаточно образована. У нее хороший аттестат зрелости, она играет на фортепьяно и любит музыку. Но это все не имеет значения, пока от нее пахнет тортами и взбитыми сливками. Даже униформа Движения не делает ее похожей на остальных. Потому решено, что она будет управлять кухней Дома, и она старается изо всех сил экономно вести хозяйство и служить делу верой и правдой. Но лицо ее все еще немного испугано и удивлено: куда исчезли со стола все вкусные яства, и во имя чего желудок ее вечно пуст? И она по привычке облизывает кончиком языка свои полные губы.
– Что ты смеешься, Белла? – Возмущается Пумельхен, слыша громкий смех Беллы. – Разве это не серьезно с мясом?
– Чего ты подняла такую суматоху утром? Товарищи прямо отчаялись. И все из-за мяса! Что
