слабости, что-то свое, любимое…
Гарри Григорьевич с шумом выдохнул воздух.
– Генриетта! – стиснув лошадиные зубы, процедил он.
– Да, Гарри Григорьевич? – ласково, как обращаются к маленьким детям, спросила женщина.
Гергелевич сверлил экономку глазами, так усердно, как это делает токарь с заготовкой из высокоуглеродистой стали, плохо поддающейся обработке.
– Слушаю Вас, Гарри Григорьевич? – приняла вид дисциплинированной секретарши Генриетта Павловна.
Гергелевич продолжал имитировать взглядом работу металлорежущего станка. Так продолжалось довольно долгое время.
Вдруг его напряженные губы размякли, морщины разгладились, а щеки даже слегка обвисли к низу.
– Спасибо, Генриетта! – неожиданно мягко произнес он. – «Птичье молоко» к чаю самый раз! Давай чай! Неси конфеты!
В глазах экономки на секунду проступила растерянность. Однако сильная женщина быстро взяла себя в руки, кивнула и растаяла в сумерках коридора.
Гарри Григорьевич завел руку за спину и вытащил из заднего кармана брюк блестящую плоскую фляжку из нержавеющей стали для танковых баков. Он показал ее Ефиму и с видом победителя склонил голову набок: дескать, вы-то думали, Гергелевич прост, а Гергелевич десяток таких умников, как вы, вокруг пальца обведет и не устанет!
Генерал отвинтил маленькую крышечку, поднес фляжку к лошадиным губам и, словно голодный младенец, получивший материнскую грудь, сделал несколько сосущих движений.
Затем он прикрыл глаза и несколько секунд просидел с удовлетворенным выражением на помолодевшем лице.
Потом он протянул фляжку Ефиму и вопрошающе поднял брови.
Ефим взял фляжку, поднял подбородок к потолку, вылил в рот тонкую короткую струйку и проглотил жидкость. Это был хороший, выдержанный коньяк. Он удовлетворенно кивнул и вернул фляжку хозяину.
В коридоре раздались шаги.
Гергелевич мгновенно закрутил крышечку плоской фляжки и быстрым движением спрятал ее за спину.
Когда Генриетта Павловна вошла в комнату, с подносом в руках, мужчины сидели молча, с умным видом смотря друг на друга.
Женщина остановилась на пороге, будто столкнулась с невидимым препятствием. Она задрала нос и стала немного похожа на принюхивающуюся кошку. На ее лице проступило удивление. Она пронизывающим взглядом посмотрела на мужчин и еще выше подняла нос. Удивление в ее глазах сменилось растерянностью, а потом – выражением недоверия к самой себе.
Генриетта Павловна повела головой, словно отгоняя наваждение, решительно сдвинулась с места и, направилась к столу. Идя по паркету, она держалась за края подноса так же крепко, как начинающий велосипедист за рогатый руль своей двухколесной машины.
Экономка ловко расставила чашки, блюдца и чайник со свежим чаем. Закончив это, она встала у стола, держа поднос опущенным вдоль тела. Смотрела на мужчин, молчала, но не уходила.
– Ты, иди, Генриетта. У нас тут с Ефимом Алексеевичем разговор. Серьезный, – строго сказал Гергелевич, поднимая пузатый чайник.
Женщина окинула стол и сидящих за ним мужчин подозрительным взглядом, также молча повернулась и как-то неуверенно направилась к выходу из комнаты.
Уже на пороге она обернулась, сделала носом кошачье принюхивающееся движение, пожала плечами и вышла из столовой.
– Если что, я – на кухне, – донеся ее голос уже из коридора.
Гарри Григорьевич, держа чайник высоко над чашками, с ловкостью профессионального чайханщика разлил ароматный янтарный чай и грациозным движением иллюзиониста выдернул из-за спины хромированную фляжку. На этот раз Ефим от коньяка отказался.
Он отхлебнул свежий чай и, собравшись с духом, спросил:
– Гарри Григорьевич, свидетели утверждают, что Чапель вошел к вам в квартиру. Войти – вошел, но обратно не вышел. Что вы на это скажете?
Генерал проглотил очередную порцию коньяка, едва не поперхнулся и просипел:
– Скажу, что барахло у тебя свидетели!
– Нормальные свидетели, – взял булочку с джемом Ефим.
– Ефим, ты не крути! Ты хочешь сказать, что я с помощью ГПУ Чапеля в Вакууме законопатил? Так?
Ефим оторвал взгляд от янтарной поверхности налитого в чашку чая и посмотрел на Гергелевича в упор.
– Так! – неожиданно для самого произнес он. – Именно это я и хочу сказать…
И тут же снова опустил взгляд.
В янтарном чае рублевой монетой плавал свинцовый свет, падающий из окна.
Гарри Григорьевич поднялся, пересек комнату, подошел к выключателю у выхода в коридор и зажег свет. В чашке, стоящей перед майором, вспыхнуло пять маленьких солнц – столько ламп горело в могучей лапчатой люстре под потолком.
– Да, пойми, Ефим, нет у меня ГПУ! И ни у кого нет! – махнул рукой Гергелевич.
– И Чапеля нет! – заметил майор.
Генерал застыл у двери.
– ГПУ здесь не причем! – раздраженно произнес он. – А я уж, тем более, здесь не причем!
– А кто причем? – спросил майор. – Кто?
Лицо Гергелевича порозовело, то ли от темы разговора, то ли от выдержанного коньяка из стальной фляжки.
– А о том,
– Я так не думаю, Гарри Григорьевич! – повысил голос Ефим. – А, если, Чапель – не последний? Если это только начало? Если завтра еще кто-нибудь исчезнет? Вот я и хочу знать, если вы здесь не причем, то кто здесь все-таки причем?
Гергелевич достал фляжку, сделал хороший глоток и, выдохнув, раздраженно сказал:
– Дался вам всем этот Чапель! Да, Чапель сам виноват, если хочешь знать! Совал свой нос, куда попало, ну вот и получил!..
Ефим тоже начал раздражаться.
– А кто его вину установил? Вы? Или
– Чтобы его остановить? – склонил к плечу длинное лошадиное лицо старый конструктор.
– Чтобы его остановить, – кивнул Ефим.
Гарри Григорьевич наклонил голову к плечу, рассматривая майора, словно новую мебель, потом поднес фляжку ко рту. Но пить не стал.
– А не получится! – блеснув глазами, произнес он. – Никак не получится!
На этих словах Гергелевича в коридоре нервно заколотился дверной звонок.
32. Незваные гости
За стеной прозвучали шаги Генриетты Павловны.
Щелкнул дверной замок, и раздались голоса. Рядом с мягким женским голосом экономки басовито звучали мужские.
– Это еще что за визитеры? – с неостывшим раздражением в голосе произнес Гарри Григорьевич, но выглядывать в коридор не стал. Изобразил на лице крайнюю досаду, запрокинул голову и повесил над ней фляжку. Но кроме нескольких капель ничего не дождался. Он развел руки в стороны с выражением: «Мало мне всех неприятностей, так тут еще и коньяк подевался неизвестно куда! Ну, как жить?»
Он досадливо чмокнул лошадиными губами, спрятал фляжку в задний карман брюк и направился к
