никуда не пойду. Вы по своей дурости тетеньку шлепнете, вас потом, при стольких-то свидетелях, – он обвел рукой присутствующих, – все равно за жопу возьмут, а вместе с вами и меня, как соучастника потянут. Так что, нет. Так не пойдет. Сначала звонок, – потом экскурсия в гостиницу.
Секаченко оскалил острые зубы:
– А, если мы тебе по пульке в каждую руку вставим, тогда как?
– Тогда уж точно, до гостиницы не дойду. Крови много потеряю, – чуть подумав, ответил майор.
– Ну и что? – пренебрежительно спросил Виктор Сергеевич. – Думаешь, расстроимся, плакать о тебе будем: ах, на кого же столичный гостюшка нас покинул? Да как же мы без него, горемычные, жить будем!.. – по-бабьи запричитал он. – Ничего, проживем как-нибудь! До тебя жили – без водки не обедали!
– Тогда уж точно, ГПУ не получите, – пожал плечами Ефим.
– Почему это не получим? Номер обыщем и все! – показал мелкие острые зубы Секаченко.
– Вы меня с кем-то из поселковых придурков путаете! – как волк, уходил от западни, Ефим. – Что я, – идиот, такую вещь в своем номере держать? Я ее не в номере спрятал. Я ее в другом месте спрятал. Без меня – не найдете. Хоть с миноискателем ищите! – добавил он.
Секаченко нагнул голову на короткой шее, посмотрел из-под лобья на Мимикьянова, помолчал.
– Ладно, – проронил он.
Неторопливо подошел к торцу стола, где сидел Гергелевич, и взял лежащий на скатерти мобильник.
Еще раз испытывающе взглянул на Ефима, набрал номер и произнес:
– Отбой! Отпускайте, тетку. Глаза завяжите, чтобы на дорогу не смотрела! Да! И где-нибудь в центре оставьте. Объясните подоходчивей, чтоб не болтала. Но без грубости. Этого не надо! Ну, все. Конец связи! Все, я сказал! Расчет, как договорились.
Секаченко нажал кнопку, отключаясь.
– Ну, сам слышал, – повернулся он к Ефиму, – сказал я, чтобы отпустили тетеньку. Я условие выполнил. Теперь, паренек с Москва-реки, твоя очередь. Если наврал, или задумал поганое, тебе не тетечку из Новосибирска, тебе – себя самого жалеть придется! Не увидит тебя больше Москва. Осиротеет столица! И родственнички твои, если они у тебя есть. Пошли! – кивнул он на выход в коридор.
Ефим почувствовал холодную влажную волну воздуха, за неуловимое мгновение до того, как увидел: плотные коричневы шторы и белоснежное тюлевое кружево взвились, словно чье-то развивающееся под ветром платье. Оконная рама дрогнула и сорвалась с места. Раздался удар, громкий, как выстрел: открытая створка окна с размаха ударила об оконный переплет. Взгляды присутствующих метнулись у шторам.
И Мимикьянов решился.
Он бросился в сторону и, нанося удар правой по корпусу, всей массой своего девяностокилограммового тела обрушился на Секаченко.
Майор рассчитывал впечатать его в стену, после чего, тот, хотя бы, на несколько секунд, должен был потерять над собой контроль. Этих секунд должно было хватить, чтобы его обезоружить. Так случилось бы с любым другим противником, но с Секаченко случилось по-другому. Краем глаза бывший инструктор по плаванию уловил движение майора и успел сгруппироваться.
Летящая масса Мимикьянова отбросила его на несколько метров. Он опрокинулся на пол, поехал задом по полу, пока не ударился спиной о стену. Там он и остался сидеть с разбросанными в стороны ногами.
Но контроль над собой, на что рассчитывал майор, Виктор Сергеевич не потерял. И пистолет не выронил. Он направил ствол в живот Ефиму, сдвинул большим пальцем скобку предохранителя и прорычал:
– Ну, все! Отыгрался ты, москвичок! Ты сейчас в гостиницу с дыркой в животе поползешь и в зубах мне прибор притащишь!
Сотрудники Виктора Сергеевича, находящиеся в темном коридоре, заторможено, как в замедленной киносъемке, сдвинулись со своих мест и, мешая друг другу, намертво заклинились в дверях.
Ефим лихорадочно нащупывал ладонью, стоящий за своей спиной стул, собираясь метнуть его в лежащего у стены стрелка, а самому уйти с линии огня и прыгнуть на него с боку.
Каша заваривалась куда гуще, чем ожидал майор.
33. Ложный финал
Каша варилась совсем не так, как предполагал майор.
Но менять что-либо было уже поздно. Теперь уже не люди толкали лавину событий, а сорвавшаяся лавина сама тащила людей.
Мимикьянов, наконец, нащупал спинку стула, сжал ее в ладони и начал замах, как вдруг услышал громкий рык:
– Что здесь происходит, а? Прекратить немедленно!
На пороге столовой стояла ожившая скульптура рабочего-молотобойца с фронтона заводского Дворца культуры. Скульптура где-то достала клетчатый пиджак размером с чехол для танка. Рядом с ней рослые крепкие бойцы из службы безопасности «Локомотива» казались нежными и хрупкими, как участники хора мальчиков при музыкальной школе.
Заходя, статуя легко, как пустотелых кукол, вбросила их внутрь комнаты. Потирая ушибленные плечи, профессионалы боев по системе «пятеро на одного» смотрели на ожившую статую со страхом.
Колкие волоски на голове скульптуры стояли торчком, как притянутые магнитом алюминиевые опилки. Электрический свет скакал по ним колючими искрами.
Разумеется, статуи давно перестали срываться со своих мест и приходить к людям. В дверях стоял директор завода Эдуард Петрович Недорогин. За его плечами блестели живые глаза Рената Абсалямова. Они обшаривали комнату со скоростью радара ПВО, вставшего на боевое дежурство.
– Виктор Сергеевич, а чего это ты на полу расселся? Стульев что ли мало? – обратился Эдуард Петрович к Секаченко.
Увидев Недорогина, Виктор Сергеевич, как будто, даже обрадовался.
– А мне отсюда стрелять удобнее! – ответил он, не сводя пистолетного ствола с Ефима.
– В кого же это ты стрелять собрался, Витя? – с удивлением в голосе спросил Эдуард Петрович.
– А в москвича вот этого! – Виктор Сергеевич, не отрываясь, смотрел на майора.
– Какого москвича? – озадачено спросил Недорогин, обведя взглядом комнату.
– А вот того, что на мушке стоит. У него Пульт, Эдуард Петрович! Купил он его у Гергелевича. Сам признался, мокрохвост московский!
Недорогин посмотрел на Ефима, кашлянул, прочищая горло, и произнес:
– Ефим Алексеевич, что здесь происходит? Какой москвич? Он спрятался, что ли?
Мимикьянов сбросил напряжение, просчитав про себя до десяти, и сказал спокойно:
– Нигде не спрятался. Это Виктор Сергеевич меня за какого-то москвича принял.
– Тебя? – короткие бровки на кирпичном лице статуи полезли вверх.
– Меня, – кивнул майор.
Недорогин опустил взгляд на Секаченко.
– Витя, ты умом не тронулся случаем? – спросил он. – Температуру с утра не мерял? Да, опусти ты ствол, наконец!
Секаченко положил пистолет на колени, но готовность вступить в бой в любую секунду не сбросил.
Директор нахмурил бровки и обратился к сидящему на полу:
– Это – куратор нашего завода по линии госбезопасности. Зовут его Ефим Алексеевич! Понял? Ты, Витя, должен перед ним навытяжку стоять, а не дулом в него тыкать!
Лицо Виктора Сергеевича утратило боеготовность. Ее место заняла растерянность.
– Как же это? – непонимающим тоном произнес начальник службы безопасности «Локомотива». – Он же сам признался… И говорил, что… в гостинице остановился… И вообще…
Лицо Виктора Сергеевича распалось на отдельные, никак не связанные между собой черты.
– Так, ты начальник службы безопасности или вахтер на воротах? – по-директорски накатил Недорогин. – Ты должен всей информацией владеть! Не ждать, когда тебе ее на блюдечке принесут! Как только новый человек в поселке появился, ты через десять минут уже должен знать, как девичья фамилия его мамы! И эту фамилию через соседа проверить! А ты? Ну, вставай, чего разлегся, как баба в бане на полке?
