встретил… Ты такого – Иванченко Роберта Петровича – не знал случайно? Вы в один год в Институт работать пришли?
– Иванченко? – переспросил Контрибутов. – Что-то не помню…
– Ну, на биостанции работал… Медик, обезьянами занимался?
– А!.. Вспомнил. Но я с ним знаком не был… Я его только в лицо знал… Я же с биостанцией особых дел не имею… Я вообще там бывать не люблю.
– Ясно. – кивнул Ефим. – Тогда вопросов больше нет.
Контрибутов поднял свой монитор, прижал его к животу, осторожно протиснулся в дверь и зашагал по коридору.
– Владимир Иванович, можно тебя на минуту! – обратился к коменданту Ефим.
Они отошли в сторону.
– Володя, как ты насчет шахматной партийки в обед, а? – конспиративным тоном, понизив голос, спросил Ефим.
– Положительно. Сыграем две. – очень тихо ответил комендант, строго обводя глазами присутствующих.
Но в этот обед сыграть в шахматы им не удалось.
Не успел инженер скрыться за ближайшим углом, как гирлянда снова погасла.
И как не тряс Владимир Иванович провод и не щелкал пальцем по розетке, гирлянда не горела.
Но все-таки снимать гирлянду, к радости Тамары, не пришлось.
Внимательно осмотрев провод, комендант нашел обрыв у его входа в штепсель. Видимо, он сам повредил провод, когда, вешая, наступил на него и потом сильно дернул.
– А, как же это она только что горела? – удивлялся он. – Обрыв же полный… Наверное, концы как-то случайно соприкоснулись, вот она и зажглась!
Присоединив провод к вилке, Владимир Иванович надежно замотал место контакта изоляционной лентой.
Гирлянда загорелась и теперь уже продолжала светить без всяких сюрпризов.
Но как только Владимир Иванович с моральной помощью Ефима в виде дружеских советов и ободрения, все это закончил, коменданта неожиданно вызвал к себе Федоровский и отправил на станцию получать контейнер с каким-то особо ценным оборудованием.
Шахматная партия в тот день так и не состоялась.
Вот такой предновогодний сюжет почему-то вспомнился майору Мимикьянову, пока он шел теплой летней Колосовкой к железнодорожному виадуку.
11. Цыганский барон
Ефим поднялся на виадук и медленно пошел по его старым доскам.
Справа располагался Тихий океан, слева – Атлантический.
Но они были далеко. А рядом, если оглянуться, несокрушимым средневековым замком высился бывший Институт волновых явлений. Если же смотреть прямо, то метрах в ста пятидесяти глаза упирались в длинный краснокирпичный корпус. Он был построен почти век назад вместе с транссибирской железной дорогой.
Когда-то в нем помещались путейские мастерские, а теперь находилось хозяйство цыганского барона Василя Штирбу.
Майор Мимикьянов остановился у спуска и глубоко вдохнул горьковатый станционный воздух, пахнущий креазотом, сгоревшим углем вагонных титанов и тревогой. Он окинул взглядом поселок и начал спускаться вниз по деревянным ступеням.
Оказавшись на земле, майор отыскал взглядом петляющую в зарослях полыни тропинку и направился к барону.
Перебравшись через многочисленные пути железнодорожного тупика, и миновав защитную лесополосу, Ефим остановился перед большими – в два человеческих роста – железными воротами. Ворота были чуть приоткрыты. Майор протиснулся между створками, и тут же в грудь ему уткнулись парные стволы охотничьего ружья.
Ружье держал смуглый черноволосый человек в черной бархатной безрукавке и с бородой, возможно, сделанной из этого же материала.
– Чего хотел? – негромко спросил часовой.
– Василия Романовича. – ответил майор.
– Зачем? – в голосе цыгана зазвучала настороженность.
– По делу.
– Как звать?
– Мимикьянов.
Чернобородый часовой вгляделся в Ефима и, будто что-то вспомнил. Он отодвинулся в сторону, и новым, мирным голосом сказал:
– Проходи.
Ефим шагнул на широкий двор.
Цыганский барон Василь Штирбу стоял в середине обширного пространства, прилегающего к зданию бывших мастерских. Пространство покрывал асфальт, но по центру двора змеились стальные нити рельсов. Они уходили прямо в огромный раскрытый зев кирпичного ангара.
Высокий, широкоплечий Василь был одет в старые джинсы, защитную рубашку и кожаную безрукавку. В его короткой черной бороде поблескивали на солнце закрученные седые колечки. Он наблюдал, как трое чернявых мужиков вынимали из грузовой «Газели» картонные ящики и относили в раскрытые ворота бывших мастерских.
– А ну, поторопимся, хазарюки! – строго прикрикнул он.
– Доброго здоровьичка, Василь Романович! – еще издали поднял ладонь в приветственном жесте Ефим.
Василь белозубо разулыбался.
– Ойе-е-е! Кто к нам в табор заехал! – закричал он и двинулся навстречу гостю.
Они пожали друг другу руки. Лапы у обоих были такие, что хоть воду из камней выжимай. Пожали от души, но никто пощады не запросил.
– Что Ефим, отпуск получил? Так порыбачим! Помнишь, каких стерлядок в прошлый раз натаскали? Медведи, а не стерлядки!
– Обязательно порыбачим! Только, друже Василий, отпуск у меня через неделю. А сейчас я к тебе по делу!
– Ко мне в табор по делу? – Василь в нарочитом удивлении приподнял черные лешачьи брови. – Да ты что, Ефим, милиция что ли? Какие у тебя к нам дела-то могут быть? Мы с заморскими шпионами не якшаемся и секретные тайны даже за большие деньги не продаем!.. Может, когда и рады бы толкнуть за хорошие деньги, так ни одной тайны не знаем!
– Здравствуйте, Ефим Алексеевич! – услышал майор и увидел рядом с собой как-то незаметно и бесшумно подошедшую полную цыганку с нехарактерными для детей северной Индии синими глазами. Эта была жена Василя Штирбу – Соня.
– Здравствуй, Соня. Ты все хорошеешь! Остановись, пока не поздно! А то Василь сойдет с ума от ревности! – чмокнул ее в щеку майор.
– Э-э-э, Это пусть женщина от ревности с ума сходит. Мужчина не ревнует – мужчина мстит! – в шутку нахмурился Василь.
– Покушаете с нами, Ефим Алексеевич? Мы как раз за стол собрались… – сказала Соня Штирбу.
Майор пообедал вместе с Володей Городовиковым, затем у Горыниных, но отказываться счел неуместным. И потому, что нигде беседа не течет так откровенно, как за столом, и потому, что ни у кого нельзя было так вкусно поесть, как у Василя и Сони.
Они направились к входу в ангар бывших железнодорожных мастерских.
Корпус мастерских строился так, чтобы в него не только свободно входили паровозы, но и дым из их труб не стлался по полу, мешая работать, а уходил к высокому потолку.
В сумрачную глубину бесконечного помещения уходили поставленные друг на друга картонные коробки с яркими надписями латинскими буквами. В русском переводе они означали: «Оригинальный яблочный
