Не расскажешь никому. –
Не поделишься ни с другом,
Ни с подругою своей
Тем мучительным недугом,
Что снедает с давних дней
Бедной юности! О Боже,
Как пугал меня тогда
Пробегающий по коже
Холод Страшного Суда!
И сейчас боюсь, пожалуй,
Я не меньше! – Но сильней
Этих страхов нынче – жалость
К бледным сумеркам полей;
К хмурым зданьям, что взметнулись
В зачаженный небосвод;
К той старухе, что, сутулясь,
Внучку за руку ведет;
К этой внучке, для которой
Жизнь светла еще пока;
К зверю, скрывшемуся в норы,
К птице, взмывшей в облака;
К облакам, земле несущим
Дождь, отравленный давно! –
Ко всему, что в мире сущем
Миром быть обречено!..
1989
***
Пух тополевой пороши,
Улица, свет фонаря.
Все возвращения ложны.
Мы возвращаемся зря.
Все возвращения ложны.
Нам не вернуться назад.
Сделать сей вывод несложный
Снова сегодня я рад.
Может быть, только за этим
Я и приехал сюда.
Дышит горячее лето
Сумраком в сонных садах.
Светится в доме окошко –
То, за которым я жил.
На подметенной дорожке
Тень занавески дрожит.
Тень занавески чужая,
Лампу укрыл абажур.
Прошлое перебирая,
В нем ничего не сужу.
С юностью ли пререкаться,
Старость завидев свою?
Словно среди декораций
Сыгранной пьесы стою.
Труппу давно разметало,
Спутала жизнь амплуа.
И героиня устала,
И инженю оплыла.
В комики трагик сорвался,
С круга сошел режиссер.
Разве один и остался
Тем же, что прежде, суфлер.
Только подсказки теперь нам
Больше уже ни к чему.
Если себе мы не верим,
Как же нам верить ему?
Скоро навек расставаться.
Автор подводит итог.
Что ж на провал обижаться? –
Каждый старался, как мог.
Ночь с бормотаньем невнятным
Клонит лицо к фонарю.
В том, что опять не сыграть нам,
Я никого не корю.
Пух тополевый белеет,
Всё заметая вокруг.
Сцена пустеет; пустеет
Светом очерченный круг.
Тают и тени актеров...
Только, со временем слит,
Эхом умолкшего хора
