представляли в виде белой розы, похожей на чашку густой, размешанной с сахаром, сметаны. — Пусть каряво но наболело. Хочется достать все из себя и отдать дневнику. Максим Ермаков подлец и урод. Как он может жить, когда вокруг умирают люди? Я тоже почти умерла. Эта зима такая серая, а на душе черно как в просторах Космоса. Этой зимой мы расстались со Славиком. Пусть говорят что и в одиночестве бывает счастье. Это лишь красивые слова. Если бы я могла пожертвовать собой для людей! А Ермаков может, но не хочет. Не понимаю почему.
Скажу честно и прямо. Максим Ермаков гавно».
«С начала года не вылезаю из депрессняков, — сообщал некий
«Я тоже читал про Ермакова, — комментировал
Скоро Максим Т. Ермаков почувствовал, что каждая буковка текста слезится. Серым пятном проступило за шторкой светающее окно, под потолком зыбились холодные табачные слои, снизу, из глубины двора, доносилось жесткое ширканье: дворник-таджик, похожий в своей муниципальной сине-оранжевой куртке на тропического жука, почему-то выжившего при минусовой температуре, тесал лопатой обледенелый асфальт. Максим Т. Ермаков вдруг осознал: кто-то должен быть виноват в том, что происходит в его жизни. Чувство, тонким липким язычком лизнувшее душу, было завистью — завистью ко всем согражданам, нашедшим виноватого в лице Максима Ермакова. Какое им вышло облегчение! И то сказать: людям в этой стране вот уже почти двадцать лет не дают толком определиться с виновными в постигших переменах, все играют с ними в хитрые игры. Где же они, блядь, враги народа?! Не происходит такого с народом без реальных злокозненных врагов! Дайте их нам!!!
Тут Максим Т. Ермаков словно бы погрузился в какуюто зыбкость, жидкость, тусклую муть. Каменюга сердца тянула его на дно. Это было какое-то новое, никогда прежде не испытанное состояние. Всякий видимый предмет сделался отвратителен: кружка — тем, что из нее надо пить, кровать — тем, что в ней лежат, тапки — тем, что их следует надеть и в них шаркать. Отчаяние, вот что это такое, догадался Максим Т. Ермаков. Он стоял перед компьютером босой, в развязавшемся халате и тяжело дышал отвисшей, с гребешком белесого меха посередине, потной грудью. Стоп, стоп, скомандовал он себе. Это все запланировано. Социальные прогнозисты на это и рассчитывают. Они это специально устроили. Надо выбираться. За что бы зацепиться? За что бы схватиться, за какую соломинку?
Деньги — вот что спасет и согреет! Десять миллионов долларов. Мысль о них встречает по утрам, едва проснешься, — еще недооформленная, как свет из-за поворота туннеля, поначалу серый и призрачный, но по мере приближения раскрывающийся, будто глаз, набирающий силы и жизни. Деньги — живительная субстанция, подлинная среда обитания Индивида Обыкновенного: как для рыбы вода, как перегной или морские тяжелые придонные слои для некоторых видов микроорганизмов. Будем думать о деньгах. Будем мысленно открывать плоский тяжеленький кейс, этак одновременным щелчком двух пружинистых замков; благоговейно полюбуемся ладной кладкой банковских пачек. Втянем запах: новенькие доллары, когда их много, пахнут полынью. Вынем один кирпичик, не совсем посередине, но и не с краю; он плоский и плотный, деньги не успели распухнуть от человеческих пальцев, они отдаются тебе первому, и приятный вес упаковки подобен таинственному, содержательному весу еще не прочитанного, ни разу не раскрытого томика стихов. Десять миллионов долларов. С этими деньгами я стану самим собой. Жизнь больше не будет клеткой. Все уроды, начиная от государственных головастиков и кончая Икой, сделаются бессильны. Все неприятности растворятся. Все, что происходит в последние месяцы, потеряет значение.
С этими мыслями, плывущими по комнате, Максим Т. Ермаков сладко уснул.
Разбудил его грубый, крупного помола, телефонный звонок. Сигналил Просто-Наташин домашний телефон, которым Максим Т. Ермаков практически не пользовался, ввиду безлимитности мобильника. Допотопный аппарат помещался на ревматической тумбочке, в дальнем от кровати углу, и, несмотря на попытки Максима Т. Ермакова зарыться в постельное тепло, продолжал греметь. «Чего ей надо в праздник, поздравлений?» — подумал Максим Т. Ермаков про настырную Просто Наташу, из экономии никогда на мобильный не звонившую. Шатаясь спросонья и сильно шлепая босыми ногами по полу, он добрел до тумбочки, схватил и уронил скользкую трубку, выловил ее, качавшуюся на чумазом шнуре среди легких груд потревоженной пыли, и хрипло заорал:
— С праздником, с Восьмым марта!
— Тебя тоже, — ответил незнакомый голос, небольшой и плаксивый, но все-таки мужской.
Чертыхаясь, Максим Т. Ермаков нахлобучил трубку обратно на аппарат. Вкруговую потер ладонью лицо, зашуршавшее щетиной, увидел в зеркале свои глаза, красные, ошпаренные сном и как бы о чем-то вопрошавшие. Тут же телефон, надувшись, снова испустил крупнокалиберную трель.
— Чего надо? — вяло спросил Максим Т. Ермаков, прижимая трубку плечом и закуривая вчерашний чинарик, имевший вкус навоза.
— Ты трубку не вешай, интересное скажу, — прогнусавил давешний голос. — Твоя невеста, Марина Анатольевна Егорова, находится у нас. В милицию не звони. Приготовь три миллиона долларов юзаными купюрами…
— Стоп, стоп! — перебил неизвестного Максим Т. Ермаков, окончательно просыпаясь посреди холодной прокуренной комнаты. — Ты что, пацан, охуел? Насмотрелся кина? Откуда у меня три миллиона? Надо десять баксов на дозу, так и скажи!
— А может, тебе пальчик отрезанный прислать? — обиженно отозвался неизвестный абонент. — Имей в виду, мы люди отмороженные. Не найдешь денег — будем возвращать тебе Марину Анатольевну по частям. Сперва пальчики, все двадцать. Потом носик, ступню, еще чего-нибудь такое, чтобы жива оставалась. Ну а потом уже и сам обрубок в отдельном чемодане. Желаешь получать такие посылки?
Максим Т. Ермаков потряс головой, отчего предметы в комнате посыпались и сложились наново, как в калейдоскопе. Так, сколько на валютном счету? Если забрать сейчас, плюнув на проценты? Дура Маринка, дура, дура, дура! Небось, позвали дурынду в ресторан, а привезли в подвал, с пыльной наледью на бетонном полу и пустыми ржавыми батареями, издающими заунывные звуки. Лучше пока не думать. Такие воображаемые картинки могут попалить все деньги и нервы. И главное, дурища потом ни цента не вернет!
— А может, сто тысяч зеленью вам хватит? — хрипло спросил Максим Т. Ермаков плаксивого похитителя. — Все, что есть. У самой Маринки спросите, я же не олигарх.
— Ты не олигарх, ты тупой! — возмутился похититель. — Сказано тебе: три миллиона. Твоя проблема, где возьмешь. Нас не колышет, понял, нет?
Где-то на заднем плане гнусавого голоса все время выбегал сердитый женский говорок, заставлявший похитителя запинаться, мямлить и отмахиваться; еще там пиликала и прыгала какая-то маленькая музычка — и она же, вероятно, передаваемая по телевизору, слышалась сквозь стенку от соседей, отчего создавалось ощущение какого-то сквозного общего пространства, в котором похитителя можно потрогать рукой.
— Ну, хорошо, дай мне с ней поговорить, — примирительно сказал Максим Т. Ермаков, тоже вспомнивший содержание соответствующих фильмов.
— С кем это? — недоверчиво набычился плаксивый. — Да не с тобой! — обратился он изнанкой голоса к
