призывают вступать, потому что нельзя рабочему с твоей славой ходить беспартийным. Ну это же неправильно, пойми! Ну это же все равно, что тебе ходить голым!
Разволновавшись, мужчина вскочил из-за стола, вытащил из кармана черных галифе грубый портсигар, на крышке которого был выбит зачаточный, напоминавший птичье гнездо с одним выпуклым яичком, герб С.С.С.Р., и распахнул его перед невозмутимым дедой Валерой. Деда Валера хозяйственно, не спеша, выбрал из-под резинки все имевшиеся внутри четыре папиросы, три спустил в карман пиджака, четвертую закурил, крепко ударив зашипевшей спичкой о крупный коробок. Потом выпустил дым подвижным, ухмыльнувшимся в воздухе колечком и стал безо всякого интереса глядеть в пасмурное окошко, где виднелась узкая улица, похожая на проход между двумя товарными составами, и на ней понурая лошадь с тусклой, словно синтетической гривой, щупающая мягкими губами полоску травы.
Орденоносный мужчина вернулся к себе на рабочее место, отхлебнул коричневого чая из граненого стакана в мятом подстаканнике. Максим Т. Ермаков наблюдал все это, оставаясь как будто в кровати, теперь имевшей вид какойто облачной люльки, и поражался тому, как ясно он все воспринимает, что среди этого бреда он куда здоровей, чем наяву.
— Ты, товарищ Ермаков, чуждый элемент. Кулацкой ты закваски, как я погляжу, — сокрушенно проговорил орденоносный мужчина, очевидно, тамошний топ-менеджер. — Вижу, я ошибся, когда выбрал тебя для стахановского рекорда. Все тебе обеспечил: крепежный лес, вагонетки. Четырех крепильщиков к тебе приставил. У Алексея Стаханова на его рекорде только двое было! При таких условиях любой забойщик дал бы твои двести тонн угля за смену!
— Да не любой, не бреши, — лениво отозвался деда Валера, сощурив светлые глаза, пронизанные неприятной желтизной. — Вон, твои забойщики: поставишь — стоит, положишь — лежит. И ты меня, товарищ Аристов, не кори. Тебе нужен был стахановский рекорд, не мне. Шахта три года ходила в отстающих, тебя уже органы хотели сажать, как вредителя. Ты только шашкой умел махать в гражданскую, так тоже не посмотрели бы, что герой. Живо разоблачили бы как шпиона вражеской разведки. Ты через меня шкуру спасал, жопу свою разжиревшую спасал. Скажешь, не так?
Топ-менеджер за столом поперхнулся остатками чая, вытер мокрый рот рукавом.
— Это ты разжирел, товарищ Ермаков, — произнес он сдавленно. — Зарабатываешь в месяц без прогрессивки больше двух тысяч рублей. Путевку тебе бесплатную дали в санаторий. В баню бесплатно, в парикмахерскую бесплатно. Квартиру выделили! Отдельную! Из двух комнат на одного! Зачем тебе бесплатная баня, если у тебя теперь есть ванна?
«Так, значит, деду дали-таки квартиру!» — обрадовался Максим Т. Ермаков. Деда Валера, судя по всему, тоже был доволен полученными бонусами. Он одобрительно кивал в ответ на возмущенное перечисление благ, свалившихся на «кулацкий элемент».
— Еще ордер мне должны на ботинки и на мануфактуру, — напомнил он деловито, когда товарищ Аристов выдохся.
— В коммерческом магазине иди покупай! С твоими получками, — топ-менеджер, побагровев, вытащил из кармана грязный кусочек сахара, похожий на осколок гранита, и сунул за плохо выбритую щеку.
«Хочет курить», — понял Максим Т. Ермаков.
— В коммерческом дорого, — рассудительно сообщил деда Валера изнемогающему менеджеру. — Раз положено, так и давайте.
Товарищ Аристов уставился на молодого деду Валеру совершенно больными глазами, точно недоумевал, почему забойщик Ермаков — только один человек, раз у него две комнаты.
— Ну послушай, товарищ Ермаков, ну чего ты уперся, как бычок на скотобойне, — проговорил он примирительно. — Ну освой ты эту книжку. Ты же грамотный, четыре класса как-никак. Никто тебе не будет устраивать экзамена. Весь народ изучает сталинский краткий курс истории нашей великой партии. И ты почитай, в конце концов, не по-французски написано!
Деда Валера не спеша ввинтил папиросу в цветочный горшок, откуда на него доверчиво смотрела похожая на Микки Мауса бархатная фиалка, и перевел незаинтересованный взгляд на стену, поверх головы расстроенного топменеджера. Там, в аскетической рамке из крашеных реек, висел портрет рябоватого дяденьки, чьи выдающиеся брови, нос и усы вместе казались карнавальной маской, из тех, что надевают на нормальное лицо при помощи резинки. «Товарищ Сталин!» — с нехорошей радостью узнал рябого Максим Т. Ермаков. Смутно, сквозь какие-то трескучие волны и маршевые радиопередачи, он улавливал мысли деда Валеры, что хорошо бы такие портреты продавались с нарисованной мишенью, как у зайцев в тире городского парка культуры.
— Я лучше французский выучу, чем краткий курс, — сообщил деда Валера больше портрету, чем товарищу Аристову.
На это товарищ Аристов хлопнул себя по коленкам и расхохотался. Казалось, он вот-вот пустится вприсядку. Глаза его между тем оставались больными и затравленными, с нехорошим кровяным отливом.
— Французский? Ты? С твоими четырьмя классами? — произнес он наконец, едва не задохнувшись от стараний смеяться как можно громче. — Я его в гимназии семь лет учил! Не помню почти ничего! Ты же сам из деревни, земляная башка! Какой тебе парлэ франсэ?
— А если выучу за год, с кратким курсом отвяжетесь от знатного стахановца? — вкрадчиво спросил деда Валера и тут же напомнил: — Учителя на дом для стахановцев бесплатно!
— Ну, уж тогда!.. Тогда конечно! — осклабился товарищ Аристов. — Вот, товарищ Румянцева, на рабфаке преподает, очень серьезная барышня, из бывших, из Питера. Она и станет тебя учить. Французскому, так сказать! Она врать не будет, никого не удостаивает враньем. Как есть, так и сообщит про твои успехи. Только сроку вам не год, а полгода. На областное совещание стахановцев ты должен ехать партийцем!
— Заметано!
Деда Валера, будто великую ценность, вынул из кармана полосатых портков свою грубую, как у железной статуи, шахтерскую руку и протянул товарищу Аристову. Тот охотно сунул в капкан свою, изжелта-белую, похожую на птичью вареную тушку, — и Максим Т. Ермаков догадался, что это неравное рукопожатие поспособствовало в цепи причинно-следственных связей его появлению на свет.
Тем временем дежурный социальный прогнозист связался по своей коробочке с кем было нужно, и в комнату ввалились трое, а может быть, четверо — Максим Т. Ермаков опять плохо различал предметы и видел только контуры, заполненные мутной субстанцией, похожей на воду, в которой моют акварельные кисти.
— Гражданин, вы как сюда попали? — обратился к деде Валере самый крупный и мутный из вошедших. — Вы кто: сосед, родственник? Почему вас пропустили к больному?
Деда Валера только ухмыльнулся, растянув к ушам концентрические морщины, и продолжал спокойно посиживать в кресле. Вошедшие переглянулись. В них, точно в сосуды, опять спустились набравшие пигментов акварельные кисти, и было видно, как в головах разбалтывается темнота, проникая во все телесное вещество.
— Майор Селезнев, особый отдел, — официально представился крупный, у которого в голове бултыхалась не кисть, а целое помело. Он протянул сморгнувшему деду Валере квадратную ксиву, на которой блеснул золотой двуглавый птенчик. — Ваши документы попрошу.
— Войу, — произнес деда Валера самодовольно, наслаждаясь звуками. — Мизарабль! Ребю де ля сосиэтэ[2]!
— Чего? — удивился майор Селезнев, уже весь клубившийся, будто грозовая туча. — Вы иностранец? Вы говорите по-русски? Ду ю спик инглиш?
— Энфам крапюль[3]! — вдруг заорал деда Валера прямо в кляксу, бывшую у майора на месте лица. В ответ на это в комнате дрогнула мебель, затрясся, забрякал и поехал собственным ходом похожий на виселицу штатив для капельницы.
— Мсье, или как вас там, здесь находиться нельзя, — наклонился к деду Валере один из социальных прогнозистов, предположительный врач с усами, тоже словно напитанными темной акварелью. — Нельзя утомлять больного. Кроме того, здесь специальный пост…
— За шкирку мерзавца и на выход! — перебил его резкой командой майор Селезнев. — Вспомнил я, что такое мизарабль! Смотри, дед, еще раз явишься, определю в обезьянник, не посмотрю, что француз.
